мы выдадим вас за посланницу от канцлера.

Саша Александровна взглянула на него изумленно, весело, а потом громко захохотала, напугав пробегающего мимо полового.

К машкераду готовились наспех: негде было в захудалом уездном городе развернуться. Сначала Гранин отдал доверенному письмо для канцлера, где красочно расписал, как пагубно влияет на барышню Лядову уединенный образ жизни. В загородную усадьбу, писал он, зачастил сельский батюшка, который неустанно проводит долгие часы с Александрой Александровной за молитвами и богословскими беседами. Также, уведомлял он канцлера, было послано приглашение игуменье близлежащего женского монастыря, в котором Лядова нижайше просит дозволения побеседовать с ней, поскольку терзаема духовными поисками.

По мнению Гранина, такое письмо способно изрядно напугать любого деда, который мечтает о продолжении рода. Однако он вовсе был не уверен, стоит ли дергать этого зверя за хвост.

Но и Саша Александровна была права: трусливо ждать, что канцлер сам собою перестанет вмешиваться в их дела, не было резона.

Ожидавшая его за углом Саша Александровна не тратила зря времени: она завела разговор со словоохотливыми от безделья ямщиками и вызнала, что единственная модистка городка — мадемуазель Вебер на Гороховой улице, которую неизвестно каким ветром занесло в этакую глушь.

До Гороховой было рукой подать, и вскоре Гранин уже стучал в хлипкую, перекошенную дверь, яснее ясного свидетельствующую, что достаток в крохотном деревянном доме даже не ночевал.

Мадемуазель Вебер открыла им с изрядным удивлением — кажется, горожане не часто ступали на ее порог. До столицы было довольно близко, и наверняка местные модницы предпочитали одеваться там, по вечному обыкновению не доверять тем, кто живет рядом. Далекое ведь всегда притягательнее.

Модистка была по-иноземному тоща, вертлява, бледна и нервна. За суетливостью ее движений с трудом угадывался возраст — около сорока примерно.

— Нам нужен скромный дамский костюм для верховой езды, — сказал Гранин, оглядываясь по сторонам и безнадежно подмечая запустение, царящее в гостиной. — Однако ткань должна быть самая лучшая из всех, что у вас есть.

Мадемуазель Вебер с любопытством стрельнула глазами на васильковый кант на обшлагах Саши Александровны.

— С кем имею честь? — спросила она, неуверенно улыбаясь.

— Александра Лядова, дочь вольного атамана, — спокойно представилась Саша Александровна, на которую нищета вокруг не произвела должного впечатления. Она вела себя доброжелательно и безо всякого высокомерия.

— Ах! — вдруг вскричала модистка и прижала руки к груди. — Да не Катенькина ли вы дочь?

Глава 15

— Катенькина? — враз ослабев, переспросила Саша.

Она даже не ощутила почти, как Михаил Алексеевич подхватил ее под локоть и осторожно усадил на обшарпанную оттоманку.

Мадемуазель Вебер испуганно прижала руки к груди.

— Простите, — торопливо воскликнула она, — это я от волнения позволила себе лишнего. Прошу вас, не судите меня за бестактность. Так какое платье вы хотите?..

— Откуда вы знакомы с Екатериной Карловной? — перебил ее Михаил Алексеевич, пока Саша пыталась унять частое сердцебиение.

Мадемуазель Вебер совершенно смешалась. Кажется, она готова была заплакать от досады на свой длинный язык, но имя уже было произнесено, и теперь поздно было делать вид, что ей ничего не известно.

— Пообещайте мне, — взмолилась она, — что эта история останется между нами. Иначе мне несдобровать.

— Я клянусь вам, — тут Саша немного ожила, порывисто вскочила, схватила мадемуазель Вебер за руки, — и прошу вас, расскажите все, что вам известно о моей матери, Екатерине Краузе.

— Я дочь Софи Дюбуа, — просто сказала мадемуазель Вебер, будто это все объясняло.

Саша нахмурилась, не припоминая такого имени.

И снова Михаил Алексеевич пришел ей на помощь.

— Софи Дюбуа была самой известной модисткой столицы двадцать лет назад, — произнес он. — У нее одевался весь свет. Но в один прекрасный день она просто исчезла без следа.

— Как удивительно, что вы знаете про нее, — изумилась мадемуазель Вебер. — Ведь вы еще слишком молоды, чтобы помнить мою матушку, а мирская слава так скоротечна. А когда-то к нам очереди из экипажей стояли... Дамы закладывали драгоценности за новый наряд. Ах, какое было время!

— Вы шили маме? — догадалась Саша, и это чужое, непривычное слово — мама — наполнило рот полынной горечью.

— Катенька Краузе… нежная, застенчивая, хрупкая девочка, — кивнула мадемуазель Вебер, — мы были почти ровесницами. Я всюду следовала за своей матерью, была ее правой рукой, и вызов в дом канцлера у нас считался целым событием. Мы тщательно отбирали образцы, заранее придумывали фасоны. Канцлеру нужно было все самое роскошное! Некоторые платья весили с пуд, столько жемчуга в них было вшито. В тот год Карл Генрихович решил породниться с императорской семьей и просватал дочь за одного из великих князей. Ожидалась помолвка, мы придумывали пышные наряды, а Катенька только бледнела и худела, но не смела противоречить отцу. Она всегда была хорошей дочерью… пока однажды не повстречала Сашеньку Лядова, юного сына вольного атамана.

— Где они встретились? — вскричала Саша и тут же разжала руки, испугавшись, что причинит модистке боль.

— Прямо в императорском дворце, — улыбнулась мадемуазель Вебер. — Катенька поверяла мне свои тайны, потому что ей больше не с кем было поговорить. Однажды она вернулась домой, вся дрожа, и вот как вы сейчас — схватила меня за руки, увлекая под своды пустынного холла. «Ани, милая, — зашептала она сбивчиво, — ты даже не представляешь, что случилось! Мы обедали с императорской семьей — о, это всегда настоящая пытка. Нужно вести себя чинно и ни в коем случае не ошибиться в этикете, не сказать глупого слова. Я всегда страшно боюсь на таких обедах оплошать и не могу проглотить ни кусочка, отца это так злит… И вдруг прямо во время обеда двери в залу распахнулись, и ворвались двое… как тебе их описать, милая Ани? Отец страшен и груб, будто вепрь. А сын дик и необуздан, как ветер. Я замерла, ожидая, что государь немедленно покарает их за такую вольность. А он захохотал, представляешь. „От тебя, мой неугомонный атаман, нигде не скрыться, — вот только и сказал. — Что на этот раз стряслось на моих границах?“ И они поспешно ушли для разговора, а мой отец аж позеленел от злости. Он счел за личное оскорбление, что государь предпочел общество этих дикарей… Однако вскоре все трое вернулись, и император непринужденно усадил незваных гостей за стол, как равных. „Это вольный атаман Василий