Ненависть – вторичное чувство. Оно не рождается само по себе, из ниоткуда. Ненависть – это защитная реакция на боль, которую причинили. Это всего лишь электрод в электрической системе. Невозможно ненавидеть без причины, причина всегда есть, просто иногда она лежит на поверхности, а иногда спрятана глубоко от чужих глаз.

Жестокость – вторичное чувство. Тот, кого ударили, легко ударит сам. Причинять боль страшно, когда не знаешь ее на практике. Но когда знакомо ощущение того, как немеет место ушиба, как далеко по нервам пробегает разряд и как затихают, рассеиваются в теле волны ноющей боли после удара… заранее на собственной шкуре проверив то, что испытает жертва, ударить очень легко. Это как передать импульс дальше по цепочке электродов.

И только любовь самодостаточна. Ей не нужны импульсы извне. Поэтому даже тот, кто не знал любви от других, рано или поздно пытается любить сам. Поэтому не существует людей, злых от рождения.

В шестнадцать лет Северина вдруг почувствовала себя разбитой древней старухой, прожившей на этом свете долгое время и успевшей в нем разочароваться. Пока ее сверстницы приглядывались к мальчикам и мечтали о любви, она ловила себя на мысли, что в эти глупости больше не верит. Любви не существует. Есть похоть, расчет, самоутверждение и демонстрация силы – что угодно, но только не сладкая сказка для юных девочек.

Она смотрела на дурочек-одноклассниц и ощущала, какая огромная пропасть отделяет ее, открывшую для себя знание о настоящей жизни, от них, которых это сомнительное удовольствие ждало еще впереди. Кто-то, возможно, так и не прозреет и будет искать несуществующую любовь всю оставшуюся жизнь – как, например, отец Северины. Кому-то повезет больше.

Ей, вот, повезло.

Только с кем поделиться этим открытием? Кокон одиночества становился все плотнее. Северина потеряла даже единственную близкую подругу, и из-за чего? Опять же из-за любви и неразделенного знания о том, что ее не существует. Эльза очень изменилась, трудно было не заметить, как она стала хуже учиться, постоянно витать в облаках. Когда подруга сидела на уроке, подперев кулачком подбородок, и с задумчивым видом водила карандашом на полях тетради, Северина скрипела зубами и отворачивалась, не в силах на это смотреть.

Конечно, все дело было в том человеческом парне на мотокаре. Он приезжал к их школе каждый день, подгадывая время к концу занятий, и просто стоял на противоположной стороне улицы. Стоял и ждал Эльзу. Она выходила, и они обменивались долгими взглядами. Да что там, таращились друг на друга, как идиоты! А потом за Эльзой и ее братом приезжала мать, и та садилась в кар и уезжала. Этот фарс длился уже больше недели. Эльза не подходила к парню в кожаной куртке и не пыталась с ним заговорить. Просто смотрела на него и уезжала. И через мгновение после ее отъезда, взревев хриплым мотором своей махины, в противоположную сторону срывался он.

Подруга не рассказывала Северине, что между ними произошло в тот памятный день знакомства. Не рассказывала – а стоило бы! Ведь это Северина буквально собственными руками столкнула их вместе. Но Эльза стала странной, притихшей и скрытной. Ну и пусть. Северине было не впервой терять близких людей, она привыкла к этой боли и научилась внушать себе, что уже почти ее не чувствует.

К тому же, в обмен на откровение следовало бы поделиться и своим секретом, а что она могла сказать? Признаться в том, как поступил с ней Димитрий? Так Эльза сразу ее предупреждала, советовала не лезть к старшему брату. Только нравоучения выслушивать еще не хватало! Покаяться, чтобы подруга ее пожалела, и пообещать, что больше никогда на него не посмотрит? Так на полдороги отступают слабаки, а Северина не такая. У нее есть когти и зубы, просто до этого она стеснялась их показывать.

А теперь перестала стесняться.

Ради Димитрия она уже совершила два преступления и не собиралась на этом останавливаться. Первое было не очень тяжелым. Кража. Просидев под благовидным предлогом в школьной библиотеке и дождавшись времени, когда пожилая майстра Зигма за стойкой начнет шуршать сумкой и собираться, Северина прокралась к стенду с фотографиями лучших выпускников прошлых лет и сорвала тот единственный снимок, который был ей необходим.

Теперь она спала в своей кровати не одна. Когда Северина лежала в постели, повернувшись на бок и сложив ладони под щеку, на подушке рядом с ней покоилась та самая фотография. Димитрий выглядел на снимке почти ее ровесником. Само собой, ведь он окончил школу в восемнадцать, как положено. Он уже тогда обладал какой-то магнетической мужской притягательностью, при взгляде на него захватывало дух. Но Северина украла фото не ради внешности. Лицо этого волка она легко видела перед собой даже с закрытыми глазами.

Ей требовалось напоминание. Ежедневное напоминание о цели. Лежа ночами напролет в полной темноте и остановив неподвижный взгляд на белом кусочке картона, Северина не предавалась пустым мечтаниям, как раньше, не фантазировала о том, что он ее целует или ласкает, и не планировала, сколько у них родится детей.

Она анализировала свои ошибки. Тщательно, планомерно, раз за разом, мысленно разграничив два списка: ее слабости и его преимущества. В идеале его преимущества должны были стать слабостями, а ее слабости – преимуществами. Это была война, объявленная ею самолично, и из битвы Северина собиралась выйти триумфатором. А хорошей войне, как известно, нужна безупречная подготовка.

Отсюда вытекало второе преступление. Названия ему Северина не подобрала, но понимала, что на весах правосудия кражу оно, пожалуй, перевесит.

Димитрий назвал ее маленькой девочкой. Да, она такой и была, и в этом заключалось его основное преимущество: он знал то, что ей пока не довелось, и использовал свое знание, как оружие против нее. Чтобы играть с ним на одном поле и на равных, ей требовался опыт. Приобретением опыта Северина и занялась.

Воспользовавшись тем, что отец днями пропадал в своем скучном парламенте и до позднего вечера не возвращался, она спокойно вошла в его кабинет, отыскала в баре бутылку сладкого вишневого ликера и забрала с собой. Открыть крышку не составило труда, и Северина даже сделала несколько глотков для храбрости перед предстоящим делом. Несколько – чтобы немного настроиться, но не потерять трезвость мышления. То, что она запланировала, следовало выполнить только с холодным рассудком.

Отлив еще часть спиртного в попавшуюся по пути цветочную кадку, Северина спустилась вниз, в гостиную, где оставила полупустую бутылку на круглом полированном столе в компании одинокого стакана. Затем отыскала экономку, по привычке дремавшую в своей каморке.

– Папа забыл убрать ликер, – заговорила Северина наивным голоском и похлопала ресницами, – а кто-то из слуг его отпил. Я видела, утром в бутылке было больше. Она так и стоит там, на столе. Папа, наверно, очень разозлится…

– Ох уж эти бездельники! – проворчала экономка, с недовольным видом поднимаясь с узкого продавленного дивана. – Всюду воры, куда ни плюнь! Идите, лаэрда, идите, я все приберу сама. И ради светлого бога не говорите папеньке, что его ликер кто-то трогал. Повыгоняет же всех паршивцев, а где новых взять? Я отнесу бутылку наверх и спрячу.