— Вам никогда не упрятать Лавелля в тюрьму.

— Ну, конечно...

— Что бы он ни творил, вы и пальцем к нему не прикоснетесь.

— Ничего, как-нибудь справимся.

— Видите ли, Лавелль — очень могущественный Бокор. Он не какой-нибудь знахарь-любитель, он владеет силой тьмы — тьмы смерти, тьмы ада, тьмы потустороннего мира. Эта космическая сила недоступна человеческому пониманию. Лавелль связан не только с Сатаной, вашим иудео-христианским повелителем демонов — а одно это уже страшно, — он является слугой всех духов и богов зла древнейших африканских религий. В нем поистине дьявольская мощь. Некоторые из этих демонов сильнее Сатаны. И этот пантеон злых богов всегда в его распоряжении. Более того, сами боги желают, чтобы Лавелль использовал их, потому что он для них — проводник в наш мир. Они жаждут проникнуть в нашу жизнь, привнести в нее кровь, боль, страх, несчастья. Но, поскольку наш мир охраняют добрые божества, он для них труднодоступен.

Поэтому дьявольским силам очень нужен Лавелль.

Хэмптон остановился. Он весь горел. На лбу у него выступили капли пота.

Он потер лицо своими большими руками и глубоко вздохнул. Затем снова заговорил, стараясь сохранять спокойствие, что удавалось ему лишь отчасти.

— Лавелль — очень опасный человек, лейтенант. Вы даже не представляете, насколько опасный. Возможно, у него не все в порядке с головой, с психикой. А это самое страшное сочетание: злобность, психические отклонения, помноженные на опыт и знания Бокора.

— Вы ведь Хунгон, колдун белой магии. Разве не можете использовать свою силу против него?

— Да, я Хунгон. И, скажем, не худший. Но противостоять Лавеллю я не в силах. Что я могу? С огромным трудом могу наслать заклятие на его травы и порошки. Могу сделать так, что в его кабинете с полок упадет несколько бутылочек. Но я никогда не создам змею. Предварительно мне потребовалось бы видеть это место. Но все это не сравнить с тем, что может он. У меня нет ни его силы, ни его мастерства.

— Но вы могли бы попробовать.

— Нет, ни в коем случае. В любом противостоянии он сокрушит меня, как букашку.

Хэмптон подошел к входной двери и распахнул ее, отступив немного в сторону. Колокольчик над дверью жалобно зазвенел. Негр держал дверь широко открытой.

Джек сделал вид, что не понимает намека.

— Послушайте, если бы вы просто иногда спрашивали...

— Нет, лейтенант, я больше ничем не могу помочь вам. Разве это трудно понять?

Холодный ветер ворвался в лавку. Он толкал дверь, шипел и завывал, а снежинки кололи лицо, как слюна разъяренного человека.

Джек сделал еще одну попытку:

— Послушайте, Лавелль не узнает, что вы пытаетесь кое-что выяснить о нем. Он...

— Обязательно узнает!

Это Хэмптон сказал уже злым голосом. Глаза его были раскрыты так же широко, как и дверь, которую он придерживал рукой.

— Он знает все. Или, по крайней мере, может все узнать. Абсолютно все.

— Но...

— Пожалуйста, уходите, — потребовал Хэмптон.

— Выслушайте меня, я...

— Выходите!

— Но ведь...

— Проваливайте отсюда, черт вас дери! Сейчас же!

Теперь в голосе Хэмптона слышались и ярость, и панический ужас.

Страх, как известно, передается. Ужас большого негра перед Лавеллем сказался и на Джеке: по коже у него забегали мурашки, а руки вдруг стали холодными и влажными.

Он вздохнул и кивнул:

— Хорошо, хорошо, мистер Хэмптон. Но я хотел бы...

— Сейчас же, черт вас возьми! Сию минуту!

Джек вышел из лавки.

Дверь за ним с громким стуком захлопнулась. На укутанной снегом улице этот звук прозвучал как винтовочный выстрел.

Обернувшись, Джек увидел, как Карвер Хэмптон опускает занавеску на стеклянную дверь. Крупными белыми буквами по темному фону было написано лишь одно слово: "ЗАКРЫТО".

Через секунду в магазине погас свет. Снега на тротуаре заметно прибавилось, и он все еще падал, быстро и часто. И небо потемнело и помрачнело, стало более унылым, чем двадцать минут назад, когда он вошел в магазин "Рада".

Аккуратно ступая по скользкому тротуару, Джек направился к патрульной машине, ожидавшей его неподалеку. Из ее выхлопной трубы поднимался белый дымок. Джек сделал всего три шага, когда его остановил резкий звук, совсем неуместный здесь, на заснеженной улице: где-то рядом пронзительно звонил телефон. Джек посмотрел налево, потом направо и почти на углу улицы, метрах в десяти от патрульной машины, увидел таксофон. В необычной для города тишине, которую принес с собой снег, звук был таким громким, что казалось, он рождается прямо из воздуха возле уха Джека.

Он внимательно посмотрел на таксофон. Это не была телефонная будка — в наши дни их не так-то много, настоящих телефонных будок с дверью, создающих при разговоре иллюзию хоть какой-то уединенности. Телефонная корпорация утверждает, что строить их дорого. Обыкновенный телефонный аппарат был закреплен на столбике и огорожен с трех сторон прозрачными панелями — Джеку не раз доводилось проходить мимо уличных телефонов в тот момент, когда они звонили, а поблизости никого не было. Обычно он даже не оглядывался на аппараты. Ему и в голову не приходило подойти, снять трубку и выяснить, кто звонит. Его это не касалось. И на этот раз звонили не ему.

Хотя... все же... сейчас... что-то было не так... Звонок завораживал, притягивал его, обволакивал с ног до головы.

Звонок...

Звонок...

Настойчивый...

Требовательный...

Гипнотизирующий...

Звонок.

И вообще все вокруг него как-то изменилось, стало беспокойным.

Реальными оставались только телефон, ведущая к нему узкая дорожка тротуара и сам Джек. Остальное сгинуло в дымке, возникшей ниоткуда. Дома растворились на глазах, как на киноленте, где одна картинка быстро сменяет другую.

Несколько машин, медленно и как бы неохотно двигавшихся по заснеженной улице, стали вдруг... испаряться. На их месте возник туман, напоминающий залитый светом, но остающийся без изображения экран в кинотеатре. Редкие прохожие, боровшиеся с напором ветра, тоже куда-то подевались. Остался только Джек. И узкая тропка к телефону.

И сам телефон.

Звонок.

Его влекло туда.

Еще звонок.

Его тянуло к таксофону.

Джек усилил сопротивление.

Снова звонок...

И он понял, что сделал шаг! К таксофону!

Еще один.