– Надо еще, чтобы крестьянка согласилась на такого сына.

– Конечно же она согласилась бы. Они ведь согласны на все, что им говорят их мужья, почему же она откажет Богу? Вот скорее с мужем будет трудно, а ведь надо, чтобы у нее был муж, иначе кто будет кормить малыша? Вот этот мужчина, господин граф, и правда должен был бы быть святым, и я не знаю, много ли найдется таких, кто согласился бы стать отчимом Господу Богу.

Граф поднялся, и старое, местами облупившееся зеркало увидело, как он сделал несколько шагов по скрипучему паркету. Его парик был гладок и напудрен, а тугую косицу украшал белый атласный бант. В салоне было холодно, и он вернулся к камину, встал, повернувшись к нему спиной, и раздвинул полы кафтана. Надежда участила биение его сердца. Неужели через несколько мгновений его поиски подойдут к концу?

– А вы, дитя мое, – произнес он, придав твердости своему голосу, – согласились бы, например, вы стать этой женщиной?

Марион глядела, как языки пламени лижут поленья, как поленья краснеют и превращаются в черные угли, как угли белеют и рассыпаются золой, а зола собирается в кучки, и как весь очаг дышит и живет, словно какой-то невиданный бестелесный зверь. Она огляделась вокруг, обвела взглядом роняющие капли воска свечи в серебряных подсвечниках, старинную мебель, притаившуюся в темных углах, зеркало, в котором увидела саму себя – хорошенькую, красиво причесанную, с голубыми лентами в волосах и голубой косынкой, прикрывающей глубокий вырез белого платья, – графа в распахнутом кафтане, прислонившегося спиной к камину, окна, наглухо затянутые гардинами и плотными шторами, рассохшийся местами паркет, лепной потолок, почти не различимый в полумраке. Но Марион не видела всего этого, ибо виделось ей нечто другое, заслонявшее собой все остальное. Это было лицо. Доброе лицо со следами холодных ветров и жаркого солнца. Лицо мужчины, честного, верного друга.

Тут она улыбнулась и вся просияла, порозовев от радости, и, полная целомудрия, ощутила, как какая-то уверенность овладела вдруг всем ее существом, уверенность, которой она так давно сопротивлялась. Она тряхнула головой, вся во власти охватившего ее счастья.

– Нет, господин граф, я не согласилась бы. Видите ли, я люблю господина Жюля и хочу стать его женой.

* * *

Высоко, среди звезд сидел он, обхватив руками голову. Перед ним лежало последнее из подготовленных им досье. Прежде чем раскрыть его, он решил еще раз проникнуться тем, что искал.

Может быть, он не на то ставил, увлекшись достоинствами объекта, или, лучше сказать, его качественной стороной, а надо было уделять больше внимания почве – благодатной и соответствующим образом подготовленной. Может быть, он напрасно считал, что согласие должно последовать в ответ на предложение, а на самом деле оно должно было ему предшествовать. А может, сама идея получения согласия была неверна: скорее, нужна была добрая воля, даже желание, при этом, вне всякого сомнения, неосознанное, но вполне действенное, и источником его должны быть не только непорочность и самоотречение, но и вся эта генеалогическая кухня. В конце концов, если и нельзя обойтись без свободы воли, то это ведь скорее вопрос веры, а не выбора. Зачатие Бога человеком не может быть делом одного поколения, каким бы достойным оно ни было.

Он подумал, что, возможно, недооценил момент длительности в Божьем замысле. То, что он искал, должно было явиться ему не кратковременной вспышкой сиюминутного «да», но медленным огнем любви, вынашиваемой долго-долго, от пращуров к правнукам, на протяжении столетий.

Он раскрыл досье и поморщился.

На память ему пришла индийская принцесса, с которой они так хорошо понимали друг друга. Какая величественная красота! Какая интуиция в постижении неожиданных глубин мира! Какое чувство вездесущности Господа! А ее готовность заживо сгореть на погребальном костре обещанного ей старого супруга показывала, что она не чужда жертвенности. Увы, самая мысль о том, что Бог может быть конкретной личностью, возмутила ее, а он не стал настаивать. А жаль. Жаль ему было и весталки Лавинии. Дочь народа, испещрившего мир дорогами, по которым Благая Весть быстро разнесется по свету, она поклялась оставаться непорочной в течение долгих тридцати лет и согласилась быть заживо погребенной в случае, если нарушит клятву. Она поддерживала священный огонь у Палладиума с твердым сознанием, что совершает святое дело. Он почти не сомневался, что хранительница священного огня, зажженного в центре мира, может стать Матерью Господа, однако та с негодованием отвергла возможность заменить всех богов одним, сочтя такое утверждение отвратительным и нелепым.

Так есть ли вероятность, что он найдет, что искал, у немногочисленного воинственного народа, бывшего в рабстве то у египтян, то у вавилонян, предающего мечу соседей только за то, что ему приглянулись их земли, похваляющегося в своих священных книгах своей богоизбранностью и утверждающего, что все, что он делает, совершается по воле того самого Бога, чьих пророков он систематически истребляет? Вероятно ли, что Матерь Божья будет рождена народом, у которого бытует многобрачие и где отцы, выдавая дочерей замуж, требуют в качестве уплаты сто крайних плотей своих врагов?

И все же…

Он еще раз на одном дыхании перечел все их священные книги со скоростью, с которой могут читать лишь ангелы. Пред очами его вставали все новые и новые картины.

Когда Господь создавал первую женщину, как рассказывается о том в этих самых книгах, не думал ли он при каждом движении своих искусных рук, что создает прабабку своей будущей Матери, и не потому ли пообещал он ей победу над змеем? При мысли о Боге, творящем собственную мать, он умилился и стал видеть все яснее: так бывает, когда рассеиваются облака, открывая понемногу звездное небо.

Он перечитал легенду о плавающем ковчеге, на котором спаслись мужчина, женщина и животные, и подумалось ему, что и тут присутствует образ Матери Божьей.

Он прочел рассказ о горящей любовью Неопалимой Купине, пламя которой не угаснет до скончания веков, и снова увидел образ Матери Божьей. Он прочел сказание о море, приоткрывшем свою пучину, чтобы пропустить святой народ, и опять привиделся ему образ Матери Божьей.

Он перечел историю Храма, выстроенного людьми, чтобы вместить Того, Кого ничто вместить не может, и понял, что и это – образ Матери Божьей. И наконец, прочел он обо всех явлениях Славы Божьей: и в светящемся облаке над ковчегом Завета, осенившем гору Синай и бывшем «пред глазами сынов Израилевых как огонь поядающий», и в свете, залившем лицо Моисея, и в дуновении, коснувшемся щек Илии, и в колеснице, увиденной Иезекиилем, – во всем он видел образ Матери Божьей.

Тогда он раскрыл последнее досье.

* * *

Отец – Иоахим. В возрасте. Богат. Царского рода, из дома Давидова. Набожен и благочестив. Приносит Господу двойные жертвы. По положению своему должен быть первым из первых. Однако завистники укоряют его: «Не можешь ты быть первым из первых, ибо не дал ты потомства Израилю!»

Иоахим подавлен горем. Он перечитывает древние писания. Что правда, то правда: все праведники всегда имели детей. Даже Авраам на старости лет. Он в отчаянии. «Значит, Господь не любит меня? Зачем же мне тогда вообще встречаться с женой моей?» Он удаляется в пустыню, постится днем и ночью. «Молитва будет мне и едой, и питьем».