class="p1">Оказалось, что Эдик был всего-навсего организатором и вдохновителем мелкой шайки изготовителей синтетических наркотиков, и по нему уже давно плакала кутузка. Вот и все сведения. Мне, правда, было непонятно, почему того, что мы узнали за стакан виски, не могут узнать правоохранительные органы, а если они всё знают, то в чём заключается трудность накрыть лабораторию. Хотя, с другой стороны, можно ли доверять сведениям, полученным у полупьяной девицы в девять утра в баре за стакан виски? Я бы таким сведениям не очень доверял. Но я же не Ольга. Она, напротив, скорчила серьёзную мордашку, кивнула головкой и поблагодарила осведомительницу. А когда мы покинули бар, всё с тем же серьёзным видом подытожила, что "этого достаточно".

Мы поехали в гости к Эдику. Меня, признаться, разбирал смех, когда я глядел на серьёзные личики своих попутчиц. Но когда Ольга заявила, что я пойду с ней, мне стало не смешно. Но что мне оставалось делать? Только проклинать себя за свою мягкотелость и за то, что я до самого последнего момента не верил в серьёзность их намерений.

– Мне уже надоела вся эта канитель, – заметил я, поднимаясь с ней на лифте на седьмой этаж.

В ответ она сунула мне в руки свой газовый пистолет.

Позвонив в дверь, девица скроила озабоченную физиономию и замерла перед глазком. Дверь отворилась, и мы увидели слегка удивлённую физиономию хозяина квартиры.

– Не ожидали? – вежливо спросил я, сунув ему под нос пистолет. – А мы вот к вам в гости. Надеюсь, вы один?

Я медленно наступал на хозяина до тех пор, пока мы не прошли в комнату, и позади него не оказался диван, на который он и плюхнулся. Краем глаза я видел, что Ольга, как девушка, поднаторевшая в налётах, уже закрыла дверь и заперла её на все засовы. Потом она встала рядом со мной, подозрительно озираясь по сторонам и переминаясь с ноги на ногу, словно ожидая команды на разгром квартиры. Я же начал свою обвинительную речь.

– Нам известно, что вы занимаетесь производством синтетических наркотиков. Мы знаем, где находится лаборатория, и знаем сеть распространителей. Всю информацию мы изложили в письме, которое немедленно отправится в компетентные органы, если с нами что-нибудь произойдёт и если мы не получим обратно известную вам шкатулку. Надеюсь, я ясно изложил ситуацию?

– Ясно, – произнёс после короткого молчания обвиняемый. – Мне ясно, что скоро, – посмотрел он на часы, – приедут мои парни, и вы будете горько сожалеть, что явились ко мне.

– Очень хорошо, что они явятся сюда. Милиция как раз всех и накроет.

– Руки у них коротки, – усмехнулся Эдик. – За мной такие люди стоят, что менты мне только честь отдадут, и сами будут моим товаром торговать. Я на наркоте имею столько башлей, что всё МВД куплю. Вы ещё пожалеете, что связались со мной. Вход в мою квартиру под наблюдением скрытой камеры. На вашем месте я бы рвал отсюда…

– Ну, хватит нести ахинею, – перебила его Ольга. – Где наша шкатулка?

– А ты-то что так беспокоишься? – удивился Эдик. – Боишься, что твоя двинутая сестрёнка ограбит тебя и сбежит с побрякушками, как собиралась?

– Я не желаю тебя слушать. Где наша… Шурик, да вот же она! Метнулась Ольга к небольшому столику в углу и схватила какую-то вещицу.

Я отвлёкся, посмотрев на девушку, и в этот момент ненормальный Эдуард бросился мне под ноги. Я не удержал равновесия и рухнул на спину. Между нами завязалась возня, во время которой опрокинулся тот самый столик, на котором Ольга обнаружила шкатулку, а вместе со столиком и стоявший на нём подсвечник – тяжёлый, бронзовый, старинный подсвечник. Мой противник дотянулся до него быстрее, чем я до выпавшего из моих рук пистолета. И в тот миг, когда Эдуард занёс над моей головой тяжеленный канделябр, Ольга ударила его хрустальной вазой по хребту. Эдик оглянулся, и в этот момент, словно наказывая его за чрезмерное любопытство, хрустальная ваза обрушилась на его голову. Ваза раскололась надвое. Голова, кажется, нет – из-за обильной крови, хлынувшей на ковёр, я ничего не могу утверждать. Мой противник замер на полу.

– Я убила его! – ошеломлённо произнесла девушка.

– Ты спасла мне жизнь, – нагнулся я над распростёртым телом, стараясь понять, тело это ещё или уже труп. – Надо вызвать "скорую", – сказал я, так и не разобравшись. – Ты слышишь? – посмотрел я на Ольгу.

Она меня услышала и, направив свой газовый пистолет мне в грудь, тихо произнесла:

– Прости меня Саша, но ты останешься здесь.

– Ты с ума сошла?

Сказать, что я был ошеломлён, значит, ничего не сказать. Ольга явно не шутила…

13.

Публика в нашей камере подобралась наимилейшая и представляющая все возрастные категории нашего общества.

Словоохотливый старичок благообразного вида рассказал мне, что сам он сидит за драку с соседкой, случившейся из-за её нахальной кошки. Он же поведал, что угрюмый гражданин средних лет пострадал за сопротивление работникам милиции, после того, как те попытались совершенно необоснованно отправить его в медицинский вытрезвитель. А покашливающий молодой человек с тихой гордостью сам мне сознался, что попал в камеру за хулиганство, не раскрыв, правда, в чём же оное выражалось. Он попросил меня сделать ему наколку на пальцах и груди, на что я неопределённо покивал головой и похлопал его по плечу, дескать, посмотрим, братан.

Встретили меня сокамерники весьма дружелюбно. А узнав непонятно каким образом, что меня обвиняют в зверском убийстве, вошли в моё положение, не стали докучать назойливыми вопросами и даже старались вести себя потише, не мешая моему мыслительному процессу. А мне было над чем подумать после всего приключившегося со мной за последнюю неделю. Старичок, правда, успокоил меня, сообщив, что в СИЗО, куда меня скоро отправят, отношение ко мне тоже будет неплохое, как и ко всякому, кто ходит под "вышкой". но подумать мне всё же не мешало, тем более, что выдалась такая прекрасная возможность никуда не спешить.

В буквальном смысле сидя на нарах, я вновь и вновь вспоминал наше с Ольгой знакомство, все эти поездки, метания. Ночи тоже вспоминал… Её улыбки – такие разные – от застенчивой до стервозной. Её бесподобные словечки и наше с Олей прощание…

Увижу ли я её ещё когда-нибудь? И что станет теперь со мной? А с ней? И со Светланой?

Я не мог и не хотел поверить, что потерял Ольгу, что не услышу больше её звонкого голоса, и не встречу взгляда широко распахнутых глаз, то смеющихся, то печальных, то гневных, то любящих. Я