К моему удивлению, Павел жил в обычной блочной многоэтажке, а не в каком-нибудь элитном кондоминиуме с охраной и огороженной территорией. В его доме даже домофон не работал, и я преспокойно вошла в подъезд.

Старая деревянная дверь квартиры тоже не вызвала доверия. Однако за ней, как выяснилось, располагалась ее гораздо более добротная «сестрица» из легированной стали, снабженная системой «паук». Квартирка тоже произвела на меня впечатление. Нет, у Павла не было антиквариата, выстроившегося вдоль стен! Минималистский стиль создавал впечатление скорее деловитости, нежели уюта: очевидно, что и требовалось, ведь Кобзев принимал пациентов на дому, и квартира, таким образом, являлась и его личным убежищем, и рабочим пространством.

Психиатр встретил меня у порога, широко улыбаясь. Однако улыбка мгновенно сползла с его лица при виде пластыря, которым я наскоро заклеила лоб, обработав рану прямо перед приходом сюда.

– Что с вами случилось? – спросил он озабоченно.

– Так, небольшая авария, – беспечно ответила я, еще не решив, рассказывать ли о том, что произошло со мной в заброшенном корпусе больницы. – Сущая ерунда, честное слово!

Покачав головой, но без каких-либо возражений Павел проводил меня в гостиную, оформленную в пастельных тонах. Ни тебе ковров, ни мягких подушек – только два больших дивана и кушетка. Да еще несколько картин на стенах: я словно оказалась в фильме «Окончательный анализ» с Ричардом Гиром, игравшим психоаналитика, которого успешно водит за нос пациентка, изображающая раздвоение личности.

На Павле красовался темно-коричневый костюм, несомненно дорогой и явно фирменный, но на его полной фигуре даже такое одеяние каким-то образом выглядело мешковатым, помятым и непрезентабельным. Очки были все теми же – в толстой роговой оправе, хотя со своими доходами Кобзев, конечно же, мог позволить себе кое-что получше. Возможно, именно это сочетание несочетаемого и производило на людей самое что ни на есть благоприятное впечатление?

Я тут же подумала о Шилове и Лицкявичусе, невольно сравнивая их с Павлом. Все трое – успешные врачи, каждый в своей области, и видные мужчины, но они настолько же отличаются друг от друга, насколько только могут отличаться люди одного пола и рода занятий. Шилов – сознательно элегантен. Он привлекателен, что прекрасно осознает. Одевается в дорогих магазинах, занимается йогой, ходит в спортзал и вообще тщательно следит за своей внешностью. Это приводит именно к тому результату, которого он и добивается: когда мы идем по улице или заходим в ресторан, на него восторженно глазеют представители обоих полов. Лицкявичус же, несмотря на явное пренебрежение к собственному внешнему виду и всему, что отдает буржуазностью, смотрится сногсшибательно даже в джинсах и футболке… Хотя, разумеется, джинсы и футболка у него от «Дольче и Габбана» или Ральфа Лорена. А Павел Кобзев походил на большого медведя – не того агрессивного, злопамятного и коварного зверя, на которого запросто можно нарваться в лесу, а на доброго мишку из сказки, готового помочь каждой заблудившейся Маше.

Несмотря на тяжелый день, я почувствовала, как расслабляются мышцы моего усталого тела и улучшается настроение – просто от одного вида Павла и его улыбки сквозь густые усы.

В обстановке не чувствовалось женской руки, и я решила, что жена психиатра либо живет где-то в другом месте, куда Павел не приглашает гостей и пациентов, либо у него вообще нет жены.

– Выпьете что-нибудь? – поинтересовался Павел, вопросительно глядя на меня сквозь толстые стекла очков.

– Да, можно, – кивнула я нерешительно.

Он не спросил, чего именно я хочу, а удалился куда-то – предположительно на кухню, – откуда через пару минут потянуло запахом кофе. Пока Кобзев возился с напитками, я осмотрелась. Обстановка слишком уж официальная, чтобы выглядеть уютной. Не спасали даже картины: современные произведения искусства представлялись больше игрой с формами и цветом, а не предметами интерьера, призванными вызвать желание созерцать их и расслабленно медитировать.

Вернувшись, психиатр нес в руках большой металлический поднос с двумя чашками кофе, бутылкой «Наполеона», рюмками, сахарницей и молочником. При виде этого «джентльменского» набора я невольно поморщилась, вспомнив свой визит к Урманчееву.

– Что-то не так? – спросил Павел, ставя поднос на журнальный столик.

В его руках я увидела пульт от невидимого музыкального центра. Из спрятанных где-то во встроенной мебели динамиков полились странные звуки – не музыка, но нечто похожее.

– Песни китов, – пояснил Павел. – Присаживайтесь, Агния. Лучше – на кушетку. Расслабьтесь, здесь с вами ничего плохого не случится.

Я заметила, что голос Кобзева изменился, стал тише, глубже, ниже. Я не хотела ложиться на кушетку, но почему-то послушно прошла туда, где она располагалась, и устроилась, положив голову на подголовник.

– Киты – удивительные создания, – говорил между тем Павел. – Их «музыка» обладает умиротворяющим действием, и это – доказанный факт. Модуляции «голосов» китов сильно отличаются от человеческих, но наше ухо воспринимает их как настоящие музыкальные произведения, что удивительно. Прислушайтесь к звукам, Агния: разве они не вызывают у вас воспоминаний о теплом море, о волнах, бьющихся о скалы, о соленых брызгах на губах?

Я почувствовала, как мои руки и ноги наливаются тяжестью, но ощущение не было неприятным. Напротив, мне стало спокойно, как будто я и в самом деле оказалась посреди синего-синего океана, а надо мной голубое безоблачное небо, наполненное криками чаек…

Я открыла глаза и увидела лицо Павла, склоненное надо мной.

– Что случилось? – испуганно спросила я, резко садясь и чувствуя прилив крови к голове.

– У меня для вас две новости, Агния, – серьезно произнес Павел, протягивая мне чашку с кофе. – Хорошая и плохая, как обычно. Хорошая состоит в том, что я, кажется, могу ответить на ваши вопросы в отношении доктора Урманчеева.

– В чем же плохая новость? – спросила я, поскольку Павел вдруг замолчал.

– Плохая новость, Агния, такая: вы чрезвычайно легко поддаетесь гипнозу, и, похоже, этим вашим качеством воспользовались. Вы, должен сказать, просто находка для гипнотизера!

– Вы о чем?

Волосы зашевелились у меня на голове, потому что я поняла: ощущение опасности, которое преследовало меня с той минуты, как я переступила порог Урманчеева, было объяснимым и имело под собой вполне реальную почву.

– Значит, Урманчеев меня…

– Боюсь, что так, – удрученно кивнул Павел. – Вы уж простите меня за маленький трюк с «музыкой» китов и за то, что не предупредил: я просто не хотел тратить слишком много времени на выяснение обстоятельств происшедшего.

– И что же вам удалось выяснить? – с замиранием сердца спросила я.

– К сожалению, немного, – покачал головой психиатр. – Понимаете, Агния, дело в том, что я не могу узнать, что именно пытался выведать другой гипнотизер, я просто проверял свои подозрения.