— Нужно ли вам о них думать? — участливо произнес он.

— О да… — выдохнула она, — да-с-с. Это ничтоже-с-с-тво Рокботэм. Я разделалас-с-сь с ней и с миссис Жаклин. Такая прелестная, преле-с-с-стная, и я пиш-ш-шу этой Дамарис, но она с-с-странная, так ч-ч-то мне нуж-ж-жно увидеть, что лучш-ш-ше.

Она злобно взглянула на него и быстро облизнула губы кончиком языка. Глаза ее застлала пелена, в них плеснулся ужас, и голосом, из которого исчезло жуткое шипение, она воскликнула:

— Моя голова, моя голова! Слишком много надо понять, слишком много путей! Я не могу думать.

Ричардсон накрыл ее руку своей ладонью.

— Правильный только один, — веско произнес он, — путь к Творцу богов.

Она бросила на него хитрый взгляд.

— Вы поможете мне показать старухе Рокботэм, на что может быть похож ее муж? — спросила она. — Или старой Джеки, что поделывает ее племянник? — Ее глаза остановились на запечатанных письмах. — Они не очень высоко меня ставят, да? — сказала она. — Я сижу здесь и делаю их работу. Но теперь моя очередь. Вот бы посмотреть, как они будут читать свои письма!

Ричардсон взял ее руки, лежавшие на письменном столе, и тут же чуть их не выпустил. Они были холодны как лед и жутко извивались. Но он удержал их, перегнулся через стол и схватил маленькую пачку писем.

— Что за чертовщину вы замыслили? — резко спросил он. — Что это за письма, которыми вы так гордитесь?

— Сначала я боялась, — сказала она, — но он сказал мне — Фостер сказал мне, — что они помогут нам силой и хитростью, сказал он… И? И… О моя голова! Моя голова!

Она попыталась встать, но не смогла. Она извивалась в кресле, но ее глаза неотрывно следили за ним, и внезапно боль сменилась в них злобой и страхом, встретившись с его взглядом. Ричардсон вскрыл письмо, взглянул на него, и в это время Дора Уилмот соскользнула с кресла и поползла к нему по полу. Он успел прочесть первые несколько строк и быстро проглядеть середину и конец, но они сказали ему все, что он хотел знать.

Первое письмо было адресовано миссис Рокботэм, оно начиналось с участливых выражений соболезнования, а затем продолжало жалить накопленным в сердце ядом с таким искусным коварством, которого у него совершенно не было времени оценить. Доктор был? Чем он был? На мгновение Ричардсон не смог понять, чем он был: намек был на что-то злобное или могущее показаться таковым читающему — наверное, на извращения и жестокость? «Поберегите себя», — начиналось одно предложение, и все это не было подписано — нет, все-таки было: «От сестры по несчастью». Он смял листок в руке и отскочил, когда гибкая рука-плеть коснулась его ноги. Открыв дверь, он позвал горничную. Потом сунул письма в карман и бросил явившейся прислуге:

— Позвоните врачу, ваша хозяйка больна.

Дора оставалась на месте, но с ней происходила жуткая перемена. Ее тело скручивалось кольцами и узлами, как будто ее били судороги. Из приоткрытого рта не вырывалось ни звука, да и какие звуки могло издавать дважды перекрученное горло? В ошалевших глазах злобу сменило выражение муки. Торс приподнимался все выше, в то время как ноги безвольно и прямо лежали на полу. Перед Ричардсоном зловеще покачивалась змея в человеческом облике. Он невольно попятился. На ум сами собой пришли слова молитвы. Тело женщины продолжало корчиться от приступов боли. Но теперь менялся даже цвет ее кожи: казалось, она вся пошла черными, желтыми и зелеными пятнами. Лицо ее округлялось до тех пор, пока не стало совершенно гладким, на нем почти не осталось никаких выпуклостей. Нечеловеческий язык подрагивал между человеческих губ, ноги были переплетены и метались из стороны в сторону. Но несмотря на все это неистовство внизу, она каким-то образом удерживала равновесие, слегка покачиваясь. Ее руки были сцеплены перед собой, кончики пальцев касались пола между бедер. Но их тоже затягивало внутрь; ткань ее платья местами разошлась, и в прорехах Ричардсон видел необычно расцвеченную чешую. Из Доры Уилмот исторгалось новое огромное существо, и оно становилось все больше и больше, пока вызванный ею Владыка не высвободился из-под гнета воли, разума и тела, дававшего ему место. Уже не женщина, а в самом деле огромная змея извивалась перед ним в быстро темнеющей комнате, разрушив и оставив за собой оболочку женского тела. Она извивалась в последних усилиях высвободиться, в тишине раздался звук, как будто что-то хрупкое ударилось об пол, и энергия Ангела полностью освободилась.

Судороги и конвульсии прекратились. Змея скользнула вперед, медленно поводя головой из стороны в сторону. Ричардсон застыл. Пронзительные глаза смотрели на него без враждебности, без дружелюбия, холодные и далекие. Он тоже смотрел на нее, безмолвно взывая к Создателю и Концу всех сотворенных энергий. Образы непрестанным потоком струились сквозь его сознание; в голове роились вопросы, тело готово было совершить множество движений, но он ничего не сделал. Он вспомнил Волю, стоящую за всеми творениями, затем огромным усилием исключил даже эту спорную идею Воли — надуманное слово, мысль смертного! — ибо и этой идеи не было до того, что было. Змея метнулась к нему, и Ричардсон потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то обнаружил в комнате доктора Рокботэма и других людей, которые что-то выносили. Доктор заметил, что молодой человек пришел в себя, подошел к нему и попытался принять профессионально беспечный вид. Но сразу же сбросил маску и очень серьезно спросил:

— Что случилось?

— Бог его знает, — сказал Ричардсон и запнулся. Затем добавил: — На что она была похожа?

Доктор Рокботэм покачал головой, и даже его передернуло.

— Ужас, — сказал он. — Я думаю, придется делать вскрытие — а мне ненавистна даже мысль об этом. Я больше не хочу ее видеть.

— Да поможет ей Бог, — искренне сказал Ричардсон, — где бы она ни оказалась после смерти. Таких много вокруг, но остальные ускользнули.

Ричардсон оглядел комнату: нигде не было и следа Силы. Большое окно в конце комнаты было широко распахнуто, и за ним лежал сад — возможно, она ушла через него. Всеобщий конец явно приближался. Он поднялся на ноги.

— Но вы должны что-нибудь объяснить, — забеспокоился доктор. — Может быть, стоит вызвать полицию?..

Ричардсон взглянул на него и про себя решил не говорить ничего. Боги пришли к человеку. Ну как такое объяснишь? Он с трудом выдавил несколько слов, сказал, что потерял сознание — впрочем, доктор и так это знал — и почувствовал, что должен как можно скорее попасть домой. В конце концов, ему удалось убраться оттуда. На улице он вспомнил пожилую даму. «Да уж, — угрюмо сказал он сам себе, — время от времени действительно бывает дурно».

На следующее утро оказалось, что Сметэм порядком взбудоражен. Началось с того, что город оказался отрезан от внешнего мира: телефон и телеграф не работали. Даже железная дорога была не в порядке; к счастью, это была лишь небольшая боковая ветка. Но все же в одном месте рельсы исчезли, просто рассыпались в пыль. Когда разрыв обнаружили, он составлял около пяти метров в длину, а когда туда добралась ремонтная бригада — уже больше шести. И починить его тоже оказалось довольно трудно — хотя новость эта проникла в город довольно поздно. Оказалось, что все ремонтное оборудование вдруг лишилось необходимой прочности. Сталь гнулась, дерево трескалось, молотки никуда не годились, поскольку их вес уменьшался даже между замахом и ударом. Все это было довольно необычно и совершенно сбивало с толку. Те, кого дело или досуг привели на станцию, обнаружили, что маленький поезд простоял там весь день, и были крайне расстроены.