– Как дела, командир?

Ларкин не знал, что думать о ней. Он оказался на некоем внутреннем перекрестке, где обескураживающим образом пересекались ярость, страх, чувство вины и замешательство, а также постоянно убывающая надежда на то, что он знает, как выкрутиться и оказаться в безопасности. Он сидел молча, не пытаясь ни оправдываться, ни придумывать доводы, ни лгать, чтобы изменить ситуацию в свою пользу.

– Ты здоров? – спросила Джейн. – У нас еще есть дела. Хочу, чтобы ты побыл здесь со мной. Нам теперь нужна ясность в мыслях, Рэнди. И чтобы не так, как раньше, – ни притворств, ни уверток, ни манипуляций.

Ларкин мог представить себе, как она узнала об «Аспасии», но явно был потрясен тем, что всплыло его соучастие в убийстве Сакуры Ханнафин. Он явно не помнил самых важных слов, сказанных им Лоренсу Ханнафину во время первого телефонного разговора – из тех, что прослушала Джейн. Когда журналист настаивал на повышении до редактора, полагая, что заслуживает благодарности, Ларкин ответил: «Ты забыл, что мы сделали для тебя всего год назад?» Сакура уже год как была мертва.

Для Ларкина Джейн была теперь не просто мучителем, не просто противником, тем, кого нужно обмануть с помощью слов или устранить с помощью насилия, к которому он относился без всякого предубеждения. Смятенный и беспомощный, он стал видеть в Джейн волшебницу, черпающую знания неведомо откуда и действующую непостижимым образом. Неизвестно, что выкинет волшебница всего через минуту, какое заклятие наложит на тебя, какое колдовство применит, преследуя непонятную тебе, но ужасную цель.

– Фирма, которая представляет Дэвида Джеймса Майкла как в деловых, так и в личных вопросах, официально располагается в Нью-Йорке. Ты знаешь ее название? – спросила Джейн.

Ларкин помедлил, раздумывая о том, какой подвох может скрываться в этом невинном вопросе, и делая прикидки; веки почти целиком закрывали его глаза, как у крокодильего бога какого-нибудь древнего племени. Наконец он сказал:

– «Форсайт, Хаммерсмит, Эймз и Кэрроуэй».

– Очень хорошо. Отлично. – Джейн не знала, будет ли ее очередное высказывание правдой, но этот вывод напрашивался, стоило лишь немного подумать. – Если бы ваш заговор был таким же ясным и рациональным, как операции мафии, ты стал бы известен как тайный советник Д. Д. Майкла, человек, к которому он обращается за юридической помощью в важнейших вопросах.

– Мы не какие-то паршивые макаронники, – сказал Ларкин, который даже в таких обстоятельствах не мог избавиться от снобизма.

– Да, я знаю. У вас союз людей с активной гражданской позицией, влиятельных персон и блестящих интеллектуалов, равного которому не было в истории.

– Вы насмехаетесь, потому что ничего не понимаете.

– Понимаю или нет, но ты сейчас подтвердил, что являешься кем-то вроде тайного советника Д. Д.

Ларкин открыл было рот, чтобы возразить, вспомнил свое гордое высказывание насчет паршивых макаронников и не стал ничего говорить.

– Ты должен сказать мне, где и как мне лучше всего добраться до Д. Д., преодолев охрану.

– Это невозможно.

– Я хочу знать слабые места в его обороне.

– Таких мест нет.

– Они всегда есть.

– Но не у него.

– Если ты хорошенько подумаешь, то поймешь, что я права.

Джейн положила сумочку на колени и вытащила оттуда электрошокер типа «тазер», но не тот, который выстреливает дротиком на проводе, а другой, требующий, чтобы цель находилась на расстоянии вытянутой руки.

– Знаешь, что это такое, Рэнди?

– Да. И что с того?

Быть крутым. Спокойным. Не удостаивать эту штуковину взглядом, делать вид, что угроза тебя ничуть не впечатлила.

– Поначалу я хотела поработать с тобой при помощи этой штуки. Даже взяла два комплекта запасных батареек. Ты накачиваешь мышцы в своем домашнем спортзале. Ты в хорошей форме, но сердцевина у тебя мягкая. Ты ведешь тепличную жизнь и почти не знаешь боли. Сотня разрядов – и ты скажешь мне все, что я хочу знать, только для того, чтобы я не подала еще сотню.

– Попробуй.

– Может, и попробую. – Она положила шокер обратно в сумочку. – Но пока это возможно, я не хочу брать на себя роль мучителя.

Ларкин слегка выпрямился на своем стуле и поднял голову, не в силах осознать, что, скрывая улыбку удовлетворения, он принял совершенно неподходящий для этого момента вид и фактически изобразил самодовольную ухмылку. Ему показалось, что его похитительница очертила для себя этические границы, за которые не выйдет.

– Нет, не это, – сказала Джейн, словно читая его мысли. – Я хочу избавить себя от неприятностей, связанных с истязанием. Ты будешь сопротивляться хотя бы для того, чтобы показать свою силу воли. Сначала будешь сопротивляться, потом вырубишься, и мне придется приводить тебя в чувство. Ты наблюешь и обмочишься. Я бы не хотела видеть этих грязных подробностей пытки, потому что ты вызываешь у меня отвращение.

Теперь на его лице не появилось даже тени улыбки.

Джейн вытащила из сумки небольшой пакет со струнной застежкой и показала Ларкину содержимое: разрезанная на четыре части сосиска. Открыв пакет, она разбросала куски сосиски по темным углам, где валялись кучи бумаг.

Последовала настороженная тишина, затем в зловонном мраке внезапно раздались шуршание и тонкие писки соперников, сражающихся за территорию: нетерпеливая деловитость, свойственная тем, кто никогда не может утолить свой голод. Встревоженные шарканьем ног обитатели гнезд и прочих укрытий снова стали испускать мимолетные запахи мочи, плесени, мускуса, характерные для грызунов.

– Здесь их без счета. Никто не беспокоил их годами. Может быть, они даже не знают, что людей нужно бояться.

Ларкин повернул голову и вгляделся в темноту. Когда крысиная возня стихла, Джейн подалась вперед и потрогала стяжку на запястье адвоката.

– Конструкция такая, что затянуть туже можно, а ослабить нельзя. Очень жесткий и прочный материал. Можно только разрезать. Но тебе нечем ее разрезать.

Он нашел в себе силы, чтобы оставаться внешне бесстрастным. Джейн вытащила из сумочки пухлый сверток марли.

– Это кляп для тебя. – Она достала рулон липкой ленты. – А это я обмотаю несколько раз вокруг твоей головы, чтобы ты не выплюнул кляп. – Она положила марлю и ленту обратно. – Видишь собачьи миски на столе?

Он посмотрел на миски.

– Я поставлю их на пол, среди всего этого хлама, возле тех мест, где у них гнезда. Четыре бутылки воды – это для мисок. Чтобы попить, бедняги тащатся в подвал, где после дождя собирается вода. Но она такая противная, грязная, застойная. Им понравится вкус свежего напитка. Но это не просто вода.

Ларкин перевел взгляд на нее. Его тело, лицо, глаза цвета хаки были неподвижны, словно время остановилось, словно он сделался частью картины, внутри которой не действовали законы физики.