Ее красота еще больше расцвела, подумал ее брат, жалея, что не может разделить с ней горе. Ибо хотя он и согласился на этот брак, он так и не смог примириться с человеком, который обладал его любимой Октавией. Кроме того, у него были планы, и смерть Марцелла-младшего могла содействовать их осуществлению. Октавия переживет эту потерю. Старше его на четыре года, она наследовала все черты Юлиев: золотистые волосы, глаза с голубизной, высокие скулы, красивый рот и выражение лучистого покоя, которое притягивало к ней людей. Что важнее, она в полной мере обладала знаменитым даром большинства женщин из рода Юлиев: она делала своих мужчин счастливыми.

Целлина была еще грудной, Октавия сама нянчила ребенка, и это удовольствие она не уступала няне. Поэтому она почти не покидала дом и часто не выходила к гостям. Как и ее брат, Октавия была скромна до пуританства. Ни перед одним мужчиной, кроме мужа, она не оголяла грудь, чтобы покормить ребенка. Для Октавиана она была олицетворением богини Ромы, и когда он стал неоспоримым хозяином Рима, он захотел поставить ее статуи в общественных местах — неслыханная честь для женщины.

— Можно мне увидеть Марцелла? — спросил Октавиан.

— Он не хочет никаких визитеров, даже тебя. — Она поморщилась. — Это гордость, Цезарь, гордость щепетильного человека. В его комнате стоит запах, как бы слуги ни чистили и сколько бы ароматических палочек я ни жгла. Врачи называют это запахом смерти и говорят, что его не уничтожить.

Он обнял ее, поцеловал ее волосы.

— Сестричка, любимая, могу ли я чем-нибудь помочь тебе?

— Ничем, Цезарь. Ты утешаешь меня, но ничто уже не утешит его.

Ну что ж, тогда никаких нежностей.

— Я должен уехать, наверное, на месяц, — сообщил Октавиан.

Октавия ахнула.

— Вот как! Ты должен? Да ведь он и полмесяца не протянет!

— Да, я должен.

— Кто же организует похороны? Найдет владельца похоронного бюро? Найдет нужного человека для произнесения надгробного слова? Наша семья стала такой маленькой! Войны, убийства… Может быть, Меценат?

— Он в Агригенте.

— Тогда кто? Домиций Кальвин? Сервилий Ватия?

Он взял ее за подбородок, поднял голову, с плохо скрываемой болью посмотрел ей в глаза и медленно произнес:

— Я думаю, это будет Луций Марций Филипп. Это не мой выбор, но в общественном отношении единственный, который не вызовет толков в Риме. Поскольку никто не верит, что наша мать мертва, какое это имеет значение? Я напишу ему и скажу, что он может возвратиться в Рим и поселиться в доме своего отца.

— У него может появиться желание бросить эдикт тебе в лицо.

— Хм! Только не он! Он подчинится. Он соблазнил мать триумвира Цезаря, сына бога! И только она спасла его шкуру. О, как бы я хотел состряпать дело об измене и угостить этим его эпикурейское нёбо! Даже мое терпение имеет границы, и ему это хорошо известно. Он подчинится, — повторил Октавиан.

— Хочешь посмотреть маленькую Марцию? — дрожащим голосом спросила Октавия. — Она такая милая, Цезарь, честно!

— Нет, не хочу, — резко ответил Октавиан.

— Но она наша сестра! Кровь связывает, Цезарь, даже со стороны Марция. Бабушка бога Юлия была Марцией.

— Будь она хоть Юнона, мне все равно! — в ярости крикнул Октавиан и вышел из комнаты.

Боже мой! Ушел, а она даже не успела сказать ему, что на некоторое время два мальчика Фульвии от Антония будут жить в ее детской. Когда она пошла в их дом посмотреть на детей, она была потрясена: за детьми никто не присматривал, а десятилетний Курион совсем одичал. У нее не было полномочий взять Куриона под свое крыло и укротить его, но она могла взять Антилла и Иулла просто из доброты. Бедная, бедная Фульвия! Дух демагога Форума, запертый в оболочке женщины. Подруга Октавии Пилия утверждала, что Антоний избил Фульвию в Афинах, даже пинал ее ногами, но Октавия не могла этому поверить. В конце концов, она хорошо знала Антония, он ей очень нравился. Частично ее симпатия объяснялась тем фактом, что он так отличался от других мужчин, окружавших ее. Так утомительно общаться только с умными, хитрыми, неискренними мужчинами. Жить с Антонием, наверное, это риск, но бить свою жену? Нет, он никогда бы этого не сделал! Никогда.

Она вернулась в детскую и тихо поплакала там, стараясь, чтобы Марцелла, Марцелл и Антилл, уже достаточно большие, не увидели ее слез. Успокаиваясь, она подумала, как все же будет замечательно, если мама вернется! Мама так страдала от боли в костях, что вынуждена была отослать маленькую Марцию в Рим к Октавии, но в дальнейшем она будет жить совсем рядом, за углом, и сможет видеть своих дочерей. Только когда брат Цезарь все поймет? И поймет ли когда-нибудь? Почему-то Октавия так не думала. Он был твердо убежден, что поступок мамы простить нельзя.

Потом она вспомнила о Марцелле и сразу пошла в его комнату. Женившись на Октавии в сорок пять лет, он был в расцвете сил, худощавый, сильный, образованный, с хорошей внешностью в духе Цезаря. Жесткость, свойственная мужчинам из рода Юлиев, совершенно отсутствовала в нем, хотя была определенная хитрость, уклончивость, которая позволила ему избежать плена, когда Италия сходила с ума по Цезарю богу Юлию, и дала ему возможность заключить великолепный брак, который ввел его в лагерь Цезаря «необщипанным». За это он должен был благодарить Антония, и он никогда этого не забывал. Поэтому Октавия знала Антония, часто бывавшего у них.

Теперь эта красивая двадцатисемилетняя жена вглядывалась в неподвижного мужа, которого болезнь высушила, изгрызла, пережевала изнутри. Его любимый раб Адмет сидел возле кровати, держа исхудавшую руку Марцелла, но, когда вошла Октавия, Адмет быстро поднялся и уступил ей место.

— Как он? — прошептала она.

— Спит после макового сиропа, госпожа. Больше ничего не успокаивает боль, к сожалению. Боль затемняет его рассудок.

— Я знаю, — сказала Октавия, усаживаясь. — Поешь и поспи. Твоя смена может наступить быстрее, чем ты думаешь. Если бы он разрешил кому-нибудь еще дежурить возле него! Но он не хочет.

— Если бы я умирал так медленно и с такой болью, госпожа, я бы хотел, открывая глаза, видеть лицо, которое хочу видеть.

— Именно, Адмет. А теперь, пожалуйста, иди. Поешь и поспи. Он освобождает тебя в своем завещании. Он говорил мне. Ты будешь Гаем Клавдием Адметом, но я надеюсь, ты останешься со мной.

От волнения молодой грек ничего не смог сказать, только поцеловал руку Октавии.

Проходили часы, их молчание нарушилось, лишь когда няня принесла Целлину для кормления. К счастью, она была спокойным ребенком, не плакала громко, даже если была голодна. Марцелл продолжал пребывать в забытьи.

Вдруг он пошевелился, открыл полубессознательные глаза, прояснившиеся, когда он увидел жену.

— Октавия, любовь моя! — прохрипел он.

— Марцелл, любимый, — радостно улыбаясь, сказала она и поднялась, чтобы взять кубок со сладким вином, разбавленным водой.