– Расскажи мне об этом, – попросил он. – Все как есть.

Старик опустил морщинистые веки.

– Нет. Я поклялся никогда больше не произносить имени этого человека.

– Но…

– Ты разве уже забыл о корабле, который эта дьявольская махина утащила на дно? Пятнадцать наших лучших моряков нашли могилу в пучине! Я до сих пор вижу во сне их мужественные лица!

– Это был несчастный случай, – возразил Ставрос. – Прискорбно, но на море такое время от времени случается. Но как автор письма мог прийти к мысли, что мы как-то связаны со всем этим?

Старик пожал плечами.

– Понятия не имею. Да меня это и не интересует. Важно то, что он верит в это и угрожает нам смертью. И не только семье Никомедесов, а всем, кто в прошлом не сумел оценить его гениальное, как он считает, творение. Краикосам, Ксеносам, Галанисам – практически всем крупным афинским судовладельцам. Нам пришлось собрать их вместе, чтобы посоветоваться, как быть, и на тайном совещании мы приняли ряд важных решений.

Казалось, Ставрос лишился дара речи. Если бы он знал, что происходит в действительности, разве он стал бы втягивать Гумбольдта в это дело!

– Значит, нет никакого морского чудовища, и все эти россказни – чистейшая ложь?

– О нет, мой дорогой, оно все-таки существует. Но это не животное из плоти и крови. – Голос старика дрогнул. – Этот человек, чье имя я не желаю называть, своим ужасным творением бросил вызов самому Всевышнему. Он создал нечто, чего не должно быть в принципе, совершив преступление против природы. Нечто такое, что теперь упорно преследует нас. Серия кораблекрушений – его рук дело, я в этом абсолютно убежден. Но англичане положат этому конец. Они расправятся с морским призраком. Мы предложили британскому Адмиралтейству целое состояние, и восемь бронированных линейных кораблей в ближайшие несколько недель направятся в район Кикладских островов и освободят нас от этой чумы раз и навсегда! – Сильный приступ кашля вновь сотряс изможденное тело старика.

Ставрос молчал, глубоко подавленный. Письмо в его руке казалось тяжелым, как свинец.

– Но я все равно не понимаю, как ему удалось уцелеть во время того взрыва! Сколько времени прошло с тех пор?

– Десять лет.

– Десять лет… – Ставрос с сомнением покачал головой. – Ни один человек не способен так долго скрываться. Как ему это удалось? И откуда у него это могущественное «нечто», как ты выражаешься, способное утащить на дно целый пароход? – Он на миг задумался, затем его лицо просветлело. – А что, если дело вовсе не в нем? Что, если за этими событиями все-таки стоят наши конкуренты? Допустим, кому-то сильно не по душе наше превосходство в Эгейском море и на ближневосточных маршрутах? Тебе это не приходило в голову?

– Слишком много «если». – Архитас пристукнул ладонью по столу. – Ты думаешь, я не задавал себе эти же вопросы? Но, в конечном счете, это ничего не меняет. Кто-то угрожает нам лично, губит наших людей и топит наши суда. И этот кто-то жестоко заплатит за свои действия! Точка.

Ставрос судорожно сглотнул.

– А чем я могу помочь?

– Отзови господина Гумбольдта. Сообщи ему, что разрываешь контракт. Только так ты сможешь спасти его жизнь!

– Но ведь не исключено, что он наткнется на какие-то факты, которые нам пригодятся…

– Ты плохо меня слушал. Сейчас мы все держим под контролем. Любое постороннее вмешательство крайне нежелательно. Твой ученый способен только взбаламутить воду и, что намного хуже, заставить врага насторожиться. Представь, что будет, если он узнает о наших планах! Тогда все громадные усилия пойдут прахом. Словом, я хочу знать: ты готов выполнить мое требование или нет?

Ставрос поднялся и начал расхаживать по кабинету. Сотни мыслей одновременно терзали его, голова гудела, как растревоженный улей.

– Мне нужно время, чтобы все это переварить, – проговорил он спустя несколько минут. – Слишком много информации. Я должен все как следует обдумать. И хотя я не могу одобрить того, что ты сделал, я понимаю тебя. Возможно, на твоем месте я поступил бы точно так же. Я сообщу тебе о своем решении.

– Хорошо. Но поспеши! Каждый лишний день может стать для твоего ученого последним.

– Решено. Но остается одна проблема. Даже если я приму решение о прекращении поисков, сообщить об этом Гумбольдту будет непросто. В последний раз мы обменялись телеграммами пять дней назад.

Брови старика взлетели вверх.

– Вот как? Где же он?

– Отплыл из Гавра на корабле, следующем в Средиземное море. Насколько я понял, он собирается совершить ряд глубоководных погружений в Эгейском море. Однако он не стал уточнять, куда именно направляется корабль и о каких таких погружениях идет речь. Но после всего, что я узнал от тебя, я начинаю опасаться, что и Гумбольдт, в свою очередь, до чего-то докопался.

Старик резко откинулся в своем кресле. Лицо его залила синеватая бледность.

– Значит, от нас больше ничего не зависит.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я пытался отозвать наемника. Но он тоже исчез. Ровно пять дней назад.

«Калипсо» плясала на волнах как бутылочная пробка. Труба парохода, на которой сверкала начищенной латунью паровая сирена, извергала густые клубы черного угольного дыма. Дым длинным шлейфом тянулся за кормой. Нос судна то поднимался, то опускался, когда оно проваливалось во впадины между волнами. Настил главной палубы скрипел и стонал. Соленые брызги, подхваченные ветром, жгли кожу. Ветер и солнце не давали замерзнуть, но пропитанная влагой одежда никак не просыхала.

А как славно все начиналось!

Переход из Гавра через Бискайский залив: к берегам Португалии выдался на удивление спокойным. Погода стояла солнечная, на море царил штиль. Но вскоре после того как «Калипсо» миновала Гибралтарский пролив, начался шторм. Ветер посвежел, гребни волн поднялись на полутораметровую высоту, пароход начал раскачиваться с борта на борт.

Оскар чувствовал себя хуже некуда. Казалось, он один страдает от морской болезни. В желудке у него было совершенно пусто, но ему постоянно чудилось, что все его внутренности ежеминутно переворачиваются. Ладно, для закаленных моряков волны и качка – дело привычное, но Шарлотта?

Он не знал, чем она сейчас занимается. Скорее всего, сидит на нижней палубе с Океанией и с помощью лингафона болтает с ней о всяких глупостях. Обе девушки поставили себе цель: научить Вилму произносить хотя бы несколько слов. Нелепая затея! Киви умела издавать огромное количество разнообразных звуков, но в том, что она способна подражать человеческой речи, Оскар сильно сомневался. Во всяком случае, Гумбольдт пробовал, и у него ничего не вышло.

Еще больше занимал Оскара тот факт, что обе юные дамы мгновенно сдружились. Он-то предполагал, что у них немало поводов для соперничества, однако ошибся – между девушками установились мир и согласие во всем. Хотя эта привязанность может оказаться показной, и мир вместе с согласием мигом закончатся, едва все они ступят на твердую землю. Так или иначе, но понять мотивы поведения молодых спутниц он не мог – не хватало опыта…