Большинство романтиков, прямо или опосредованно, испытали воздействие немецкой идеалистической философии, которая, в противовес рационалистическому и механистическому материализму просветителей, выдвигала принципы диалектики, историзма и исследования особенностей сознания. Писатели романтического направления полагали, что их предшественники недооценивали сложность внутренней жизни человека, прямолинейно выводя ее из влияния среды и господствующих мнении. Однако, несмотря на свое несогласие с мыслителями эпохи Просвещения, романтики сохраняли с ними преемственную связь. Понятие «естественного человека», взгляд на природу как великое благое начало, стремление к справедливости и равенству остаются для них основополагающими: они с гневом и отвращением наблюдают мучения обездоленных, жестокость войны, тиранию правительств, беспощадное подавление социального протеста и свободного слова, характерные для Европы в эпоху реакции.

Хотя в пределах романтического движения ярко проявлялись индивидуальные особенности его участников и складывались разные тенденции в их восприятии как действительности, так и важнейших умственных течений, ею рожденных, хотя романтики не едины ни в политических, ни в литературных мнениях, однако близость их определяется общим стремлением осмыслить быстро растущий вокруг них новый мир и создать новые формы его философского и художественного восприятия.

Де Квинси очень рано, вслед за Вордсвортом и Колриджем, приобщился к романтической поэзии. Он много лет спустя с гордостью говорил, что оценил величие авторов «Лирических баллад» тогда, когда их в лучшем случае не замечали, а чаще относились к ним насмешливо и презрительно. В годы долгих упорных занятий, предшествовавших первому появлению Де Квинси в печати, он мечтал о знакомстве с поэтами-лекистами: так называли Вордсворта и Колриджа и близкого к ним, но значительно менее одаренного Саути, потому что они поселились – и Вордсворт до конца дней оставался – в «краю озер», живописной местности на севере Англии. Застенчивый и робкий Де Квинси только в 1807 году решился посетить старших поэтов и вступил с ними в длительные дружеские отношения (Колриджу, всегда нуждавшемуся, он принес и большую материальную жертву: отдал ему большую сумму денег из своего сильно расстроенного состояния), но годы ученичества у них он отсчитывал от первого знакомства с их общим сборником.

Вордсворт и Колридж внушили юному Де Квинси убеждение в том, что люди жалки, убоги и несчастны не из-за дурного общественного строя, а из-за собственной духовной нищеты, которую можно устранить при постижении высоких и непреходящих ценностей. Открыть их тем, «кто имеет глаза и не видит, имеет уши и не слышит»[182], составляет задачу художника и пробный камень его вдохновения. Если Колридж, сотрудничая в периодической печати, формулировал прямые призывы к согражданам – например призыв основать политику на нравственности, – то Вордсворт возлагал все надежды на такого поэта, который, минуя политику, скажет читателю, что очиститься от скверны социальной жизни он может только в общении с безмятежной гармонией природы, а также с теми, кто по роду занятий или младости лет еще не стали чужды ее извечной доброте и ясности.

Де Квинси следовал своим учителям и в политических, и в нравственно-эстетических воззрениях. Недвусмысленно торийские взгляды у него, как и у них, мирно уживались с острейшим ощущением несправедливости, с болезненной жалостью ко всем социально неполноценным и с осуждением лондонского общества, скованного апатией, условностями и суетностью. Де Квинси горячо желал блага для тружеников своей страны, но считал, что это благо должно прийти к ним от монарха и знати[183], а народ не должен бороться за свои права, ибо плодом борьбы могут быть только насилие и анархия. Отвергая с этой точки зрения французскую революцию, Де Квинси, однако, судил о ней более проницательно, чем Вордсворт и Колридж. Он писал о «чудотворном воздействии этой нравственной бури… во всех странах», о ее могучем возрождающем влиянии на поэзию, на искренность мыслей и чувств поэтов[184].

У Вордсворта Де Квинси нашел романтическое превознесение эмоционального опыта, и в особенности страдания, как нравственной школы, а у Колриджа – критический подход ко всему наблюдаемому с точки зрения художника и интерес к анализу многообразия душевной жизни. Именно в этом свете прочел он «Поэму о Старом моряке» – понимание, отличное от распространенного тогда – да и позже – понимания ее как произведения чисто мистического. Им обоим, наконец, Де Квинси обязан приобщением к основе основ романтического мировосприятия – к абсолютной вере в святыню искусства, единственного возможного спасения от царства злобы и корысти. Такую миссию искусство способно выполнять благодаря доступному художникам дару воображения.

Это центральное понятие романтической эстетики требует особого внимания, тем более что именно оно до самого конца творческой жизни Де Квинси оказывало на него сильнейшее воздействие. Для романтиков воображение есть свойство, отличающее поэта от непоэта. Это свойство синтетическое, соединяющее разум и эмоцию, позволяющее увидеть явления реальной действительности в их нерасторжимой связи с миром идеальным и тем самым преобразить, расширить, приподнять воспринимаемые впечатления[185]. Воображение в теории Вордсворта и Колриджа оказывается синонимом поэтического мышления.

Следуя «Критике чистого разума» Иммануила Канта, Колридж различал «первичное воображение», то есть силу воспринимающую, своего рода «повторение в конечном уме вечного акта творения», силу, бессознательно впитывающую мир и бессознательно его воспроизводящую, – и «вторичное воображение», эхо первичного, сосуществующее с сознательной волей и подчиняющее разрозненные элементы единому замыслу, определенной художественной цели[186]. Неотделимое от непосредственного чувства, воображение постигает окружающий мир гораздо лучше, чем ограниченный целесообразностью разум ученого; оно воссоздает этот мир, окрашивая и видоизменяя его, определяя единую систему образов, придавая великому их множеству внутреннее согласие и силу. Как писал позднее Вордсворт, со ссылкой на критика Чарльза Лэма, воображение «все приводит к единству и заставляет одушевленные и неодушевленные предметы, со всеми их атрибутами… приобретать один цвет и служить одной цели»[187]. С точки зрения поэтов-лекистов, воображение должно быть переводчиком сердца, раскрывать в чувственных образах глубокую связь между человеком, вселенной и Творцом.