— Я хочу отдать вам эту девушку. Согласны ли вы принять ее?

— О! — вскричал Люй Бу, вскакивая с цыновки. — Я буду вечно вам благодарен! Всегда готов служить вам, как верный пес и добрый конь!

— Мы выберем счастливый день, и я пришлю ее к вам во дворец, — пообещал Ван Юнь.

Словно зачарованный, смотрел Люй Бу на Дяо Шань, и она тоже бросала на него выразительные взгляды.

— Час уже поздний. Я попросил бы вас остаться у меня ночевать, — произнес Ван Юнь, — но боюсь, как бы тай-ши Дун Чжо не подумал чего-нибудь дурного.

Люй Бу поблагодарил Ван Юня и, кланяясь, удалился.

Прошло несколько дней. Ван Юнь зашел во дворец и, воспользовавшись отсутствием Люй Бу, склонился перед Дун Чжо до земли и молвил:

— Почтительнейше кланяюсь и прошу вас ко мне на обед. Не смею спрашивать, каково будет ваше решение.

— Раз вы приглашаете меня, я буду непременно! — отвечал Дун Чжо.

Ван Юнь с благодарностью поклонился и возвратился домой. Он поставил стол в парадном зале и приготовил все лучшие яства, какие только существуют в Поднебесной. Узорчатые коврики устилали полы, везде были развешаны красивые занавесы.

На другой день около полудня приехал Дун Чжо. Ван Юнь в полном придворном одеянии вышел ему навстречу и поклонился дважды. Дун Чжо вышел из коляски и, окруженный сотней своих латников, направился в дом. У входа в зал Ван Юнь опять дважды поклонился. Дун Чжо уселся на возвышении и указал хозяину место рядом.

— Высоки ваши добродетели, господин тай-ши! — воскликнул Ван Юнь. — Даже И Инь и Чжоу-гун не смогли бы подняться до них!

Дун Чжо ухмылялся, чрезвычайно довольный. Внесли вино, заиграла музыка. Ван Юнь льстил гостю без всякой меры. Поздно вечером, когда вино сделало свое дело, Ван Юнь пригласил Дун Чжо во внутренние покои. Дун Чжо отослал охрану, а Ван Юнь, поднеся ему кубок, сказал так:

— С малых лет я изучал астрологию и по ночам наблюдаю небесные явления. Судьба Хань уже свершилась! Ныне слава о ваших подвигах гремит по всей Поднебесной, как гремит слава Шуня, который наследовал Яо, и как слава Юя[13], продолжавшего дело Шуня, сообразуясь с волей неба и желаниями людей.

— Э, да ты перехватил! Где уж мне с ними равняться! — воскликнул Дун Чжо.

— Разве я преувеличиваю? Ведь говорили же древние: «Идущие по правильному пути уничтожают сбившихся с него, и не имеющие добродетелей уступают место обладающим ими».

— Если по воле неба власть действительно перейдет ко мне, то быть тебе моим первым сподвижником!

Ван Юнь поблагодарил глубоким поклоном. В зале зажгли разноцветные свечи. Все слуги удалились, кроме прислужниц, подававших вина и яства.

— Музыка, которую вы только что слушали, недостойна услаждать вас, — сказал Ван Юнь. — Но есть у меня одна танцовщица, и я осмелюсь обратить на нее ваше внимание.

— Прекрасно! — отозвался Дун Чжо.

Ван Юнь приказал опустить прозрачный занавес. Послышались звуки бамбуковых свирелей. В сопровождении служанок явилась Дяо Шань и стала танцевать по ту сторону занавеса.

Потомки воспели Дяо Шань в таких стихах:

Как испуганный лебедь, изгибающий трепетный стан,

Чтоб взлететь над землею и на озере встретить весну, —

Так красавица эта — украшенье дворца Чжаоян.

Взмах — и вихрем кружатся разноцветные ткани одежд.

Словно лотос лянчжоуский — снежно-белые ножки ее.

А во взорах придворных — отраженье любви и надежд.

Сложили о ней еще и другие стихи:

Вот, все ускоряя свой бег, под щелканье кастаньет,

Как ласточка, в зал расписной красавица быстро влетает.

Крылатые брови ее — веселым гулякам на зависть,

А свет молодого лица и старцев за сердце хватает.

Улыбки такой не купить за все драгоценности мира,

И стана такого стройней на свете не сыщется целом.

Окончился танец, и взгляд прощальный украдкою брошен.

О счастлив, кому суждено блаженство владеть ее телом!

Окончив танец, Дяо Шань по приказанию Дун Чжо вышла из-за занавеса. Приблизившись к Дун Чжо, она дважды низко поклонилась. Пораженный ее красотой, Дун Чжо спросил:

— Кто эта девушка?

— Это певица Дяо Шань.

— Так она не только танцует, но и поет?!

Ван Юнь велел Дяо Шань спеть под аккомпанемент тань-баня[14].

Поистине:

Как зрелые вишни, ее приоткрытые губки,

И зубки под ними горят, как кусочки опала.

Язык ее острый похож на листочек гвоздики.

Казнить ее надо, чтоб важных мужей не смущала.

Дун Чжо восхищался безмерно. Приняв кубок из рук Дяо Шань, он спросил:

— Сколько тебе лет, девушка?

— Вашей служанке только два раза по восемь, — ответила Дяо Шань.

— Она восхитительна! — воскликнул Дун Чжо.

— Я хотел бы подарить эту девушку вам, — молвил Ван Юнь, вставая. — Не смею спрашивать, согласитесь ли вы принять ее.

— Как мне отблагодарить за такую щедрость? — произнес Дун Чжо.

— Если вы возьмете ее к себе в служанки, это будет величайшим счастьем в ее жизни, — отвечал Ван Юнь.

Затем он приказал подать закрытую коляску и лично проводил Дун Чжо и Дяо Шань во дворец. Там он откланялся, сел на своего коня и отправился домой.Но не проехал он и полпути, как увидел два ряда красных фонарей, освещавших дорогу: это ехал Люй Бу на коне с алебардой в руках. Он остановился и, поймав Ван Юня за рукав, сердито произнес:

— Вы обещали отдать Дяо Шань мне, а теперь отправили ее к тай-ши. Вы подшутили надо мной!

— Здесь не место для таких разговоров, — перебил его Ван Юнь. — Прошу вас зайти ко мне.

У себя дома после приветственных церемоний он спросил Люй Бу:

— В чем вы упрекаете меня, старика?

— Люди сказали мне, что вы тайком отослали Дяо Шань во дворец тай-ши, — отвечал Люй Бу. — Что это значит?

— Вы неправильно поняли! — воскликнул Ван Юнь. — Вчера во дворце тай-ши сказал мне, что собирается посетить меня по делу. В его честь я устроил пир, и он во время пиршества заявил мне: «Я слышал, что у тебя есть девушка по имени Дяо Шань, которую ты обещал отдать моему сыну Люй Бу. Я решил проверить, не пустые ли это слухи, и кстати взглянуть на нее». Я не осмелился ослушаться и позвал Дяо Шань. Она вошла и поклонилась князю князей. «Сегодня счастливый день, — сказал тай-ши, — я возьму эту девушку с собой и обручу ее с моим сыном». Судите сами, мог ли я отказать всесильному?