А еще этот вечный холод! Денег на хорошую одежду у них никогда не было, а север шутить не любит. У матери сохранилась с прежних, лучших времен котиковая шубка мех уже весь вытерся. И у Ады когда-то была пушистая рыжая шубка, но девочка давно из нее выросла, из шубки сначала сделали безрукавку, потом мать переделала ее на воротник и обшлага для своей шубы. И котика, и рыжую лисичку покупал отец – давно, когда был жив. Аде казалось, что она помнила, – у отца были добрые глаза и черная мягкая борода, но не говорила об этом матери, та бы ее высмеяла. Мать обижалась на отца, словно он не погиб на производстве, а бросил их. За отца платили им небольшую пенсию, но мать относила ее на книжку, копила на что-то. Зачем копила, если они так плохо, так безрадостно жили?

– Тебе на свадьбу откладываю, – говорила она Аде, которая по недомыслию начинала хныкать, просить конфет или обновку, и девочка успокаивалась. Дома она садилась за свой столик, брала карандаши и в альбоме рисовала себя – принцессу в белом тюлевом платье, с цветами на голове. Рядом черная машина – «Волга», нет, «Чайка», и кукла на капоте, и разноцветные ленты по ветру! В небе светит улыбающееся солнце, и летят птицы, их легче всего рисовать, просто ставь галочки. А жениха она никогда не рисовала, не знала, какие бывают женихи. Да и какая разница, какой он будет?

– Муж тебе и сласти, и красивую одежду купит, – кивала мать.

Но случилось так, что красивая одежда все же появилась в жизни Ады задолго до предполагаемого замужества.

Вот как это вышло: сначала почтальонка принесла какую-то бумажку, которую мать долго читала, хотя там была всего одна строчка написана, удивленно рассматривала, даже и на свет смотрела, чуть не на зуб пробовала. Потом мать взяла с собой Аду и пошла на почту. Была, как всегда, зима. На почте им дали взамен бумажки ящик, весь в каких-то бурых нашлепках. Мать посмотрела изумленно и погнала Аду обратно домой, за санками. Вдвоем они везли тяжеленный ящик домой и болтали, как подружки-ровесницы. Это бывало так редко! Под полозьями скрипел, как накрахмаленный, снег. Мама сказала тогда, что посылку отправила бабушка, папина мама, что она живет далеко, в другой стране. Она когда-то обиделась на мать за то, что Ада носит ее фамилию, а не фамилию своего отца. И вот после долгих лет нарушила молчание, прислала посылку. Наверное, что-то очень хорошее.

Но радость оказалась недолгой, куцей. Пыхтя, втащили посылку по лестнице – лифт снова не работал. Прямо в прихожей, не раздевшись даже, скинув только на плечи платок, мать стала вскрывать ящик ножовкой, а Ада стояла рядом и гадала: что там может быть? Сто килограмм конфет? Целый магазин игрушек? Шубка, сапожки, розовое платьице, как у вредины Наташки из второго «Б»?

Да, там были и платьице, правда, не розовое, а синенькое, и туфельки на каблучке, и джинсовый костюм с бисерной вышивкой, и серебряные кроссовки… Но, увы, все чудесные эти вещички были долговязой, голенастой Аде безнадежно малы, узки, коротки… Сколько тут было слез! Немного утешила Аду большая коробка иноземного лакомства – прозрачные, как холодец, ломтики, посыпанные сахарной пудрой, пахнущие духами, лежали в ней. Но заграничные конфеты только пахли хорошо, на вкус же оказались несладкими, мучнистыми, вязли на зубах, как дешевые ириски «Золотой ключик».

Да еще была кукла с тонкой талией, голубыми глазами, длинными светлыми кудрями… У куклы корона на голове, «взаправду золотая», у куклы целый гардероб, она принцесса, а хозяйка ее – замарашка. Для матери же нашелся в ящике голубой стеганый халат, красоты неописуемой, в кармане которого упрятано было письмецо, вернее, открытка. Синее-синее море, синее небо, пальмы, белоснежные дворцы, на исподе несколько строк, написанных сухим, четким почерком. Полюбоваться на открытку вдоволь мать отчего-то не дала.

Не пришедшиеся по размеру вещички в бедняцком доме не залежались – тут же их расхватали-раскупили соседки для своих деток.

– Ты, Клавдия, не реви, не надрывай сердца, – советовали матери кумушки. – С паршивой-то овцы, сама знаешь… А ты все не в убытке.

И долго еще терзали сердце Ады серебряные кроссовки на ножках-кубышках Пашки из соседнего подъезда, синее платье, которым форсила Рита с первого этажа! Правда, и они с матерью внакладе не остались, мать положила на «свадебную» книжку еще денег. И в тот день она купила бутылку водки. Ада знала уже, что это значит, – мать напьется допьяна, будет плакать и петь гортанным голосом странные, старые песни на чужом языке, которым научила ее мать, а ту – ее мать, и так без конца, без конца… Она пьет неделю, две недели подряд, и древние песни древнего народа будят Аду по ночам, она просыпается, и смотрит, как мечутся по потолку тени, и прижимает к цыплячьей груди куклу-принцессу. Она любит куклу, причесывает и переодевает ее каждый день, разговаривает с ней и порой даже не успевает сделать уроков. Тем более что у Ады появилось больше домашних обязанностей. Мать не успевает убраться, не справляется со стиркой, а питается маленькая семья давно всухомятку, тем, что она принесет из буфета… За Клавдией стали просматривать – мол, не по чину она берет, но та быстро нашла выход, стала запихивать промасленные пакеты в портфель дочери, когда девочка забегала к ней на переменке. Однажды учительница рассердилась – отчего у Ады тетради и книжки вечно в жирных пятнах, приказала ей при всех вытряхнуть содержимое портфеля. В пакете оказались куски хлеба с маслом, сложенные один к одному, и булочки с посыпкой.

Их вкусно было есть так: слизать сначала сладкие крошки, а потом уже приступить к булочке…

После этого случая ее стали дразнить воровкой, огрызочницей, нищенкой, – мать выпивала все больше и чаще, она давно уже не штопала Аде колготок, не покупала новой одежды, а утюг сломался, и починить его было некому… По утрам мать охала, стонала, держалась за голову и посылала Аду в соседний подъезд за опохмелкой. Там бабушка того самого Пашки, которому перепали серебряные кроссовки, торговала втихаря каким-то дешевым пойлом, разливая его в бутылки из-под лимонада. Она внука одна поднимает, ей прибавка к пенсии во как нужна! Про адское зелье бабушки Настасьи говорили всякое: мол, как-то мужички возжаждали, подались к доброй шинкарке, а той дома не оказалось. Хорошо, внук Пашка знал постоянных клиентов в лицо – открыл им, согласился отпустить товар и принял в липкую ладошку положенную мзду. Деловито протопал на кухню и спросил мужичков, что, изнемогая от жажды, потянулись за ним следом:

– Вам покрепше иль полегше?

– Покрепше, покрепше, – закивали клиенты, подталкивая друг друга локтями. Ишь, какой молодец парень, все ухватки у своей бабушки перенял, дело изучил во всех тонкостях, помощник растет!

А Пашка тем временем добыл откуда-то из шкафчика пузырек дихлофоса и недолго думая на глазах у покупателей фуфыкнул пару раз отравой в горлышко зеленого бутылька…

И ведь что интересно – даже узнав, каким образом достигается нужная крепость напитка, неприхотливые мужички не забыли дороги к бабушке Настасье! Посмеялись, посудачили между собой, потерли, жалеючи, бока с той стороны, где печень, а народная тропа так и не заросла! Узнала эту тропку и Ада…