Однако принц, так и не клюнувший на спящую у его двери немую женщину, решает жениться на принцессе из другого королевства. Провалив попытку завоевать любовь принца, русалочка понимает, что умрет на утро после свадьбы. В последнюю минуту ее сестры отрезают свои длинные волосы и обменивают их у ведьмы на нож. Они отдают нож младшей сестре со словами: «До рассвета ты должна вонзить его в сердце принца. Когда его теплая кровь упадет тебе на ноги, они срастутся и превратятся в рыбий хвост, и ты снова станешь русалкой». Русалочка не может заставить себя убить любимого принца, поэтому она бросается в море и умирает. Конец. Попробуйте сделать детский мультфильм с таким сюжетом.

Я бы хотела знать эту версию сказки в детстве.

Дети, выросшие на диснеевских сказках о принцессах, обрели выбеленное представление о жизни, наполненное мечтами о закадычных друзьях-животных и нереалистичными ожиданиями. Мифолог Джозеф Кемпбелл призывает нас презирать счастливые концы: «В мире, который мы знаем, возможен лишь один конец: смерть, разложение, расчленение и распятие нашего сердца конечностью всего, что нам дорого».

Разложение и смерть никогда не были самыми популярными среди публики концовками. Проглотить старую добрую любовную историю куда проще. Итак, с большим трепетом я хочу рассказать вам свою любовную историю, которая зародилась в день, когда я зашла к Брюсу и застала его за подготовкой вскрытого тела.

– Привет, Брюс! – сказала я. – Тебе передали одежду, которую принесли вчера родственники для миссис Гутьерез?

– Ты видела это нижнее белье? – вздохнул Брюс. – Семья, похоже, не понимает, что их бабушка не Бетти Пейдж[65]. Зря они принесли стринги-ниточки.

– Но зачем они это сделали? Вот это действительно странно.

– Люди так поступают постоянно. Как будто они не понимают, что это не подходящее для бабушки белье.

Брюс жестом указал на молодого мужчину, лежащего напротив него на столе.

– Этого парня сегодня Крис забрал из офиса коронера. Передозировка или что-то вроде того.

В этот момент я заметила, что у лежащего на столе мужчины нет лица. Голова была на месте, просто лица не было. Его кожа со лба до подбородка была стянута вниз, словно кто-то прошелся по его лицу ножом для чистки овощей. Все сосуды и мышцы были видны.

– Брюс, почему он так выглядит? Что с ним случилось? – спросила я, ожидая, что Брюс прочитает мне лекцию о таинственной болезни, пожирающей плоть и лишающей жертву лица.

Оказалось, что снятие кожи с лица, как крышки с банки сардин, довольно распространено. Когда судмедэксперт производит вскрытие, он часто извлекает мозг. При этом по линии скальпа делается надрез, и кожа стаскивается вниз, чтобы эксперт мог вскрыть череп с помощью осцилляторной пилы[66]. Эта технология сразу навевает мысль о скитских воинах, которые приносили королю головы врагов в доказательство своей победы, а затем снимали с них скальп. У хорошего воина (или судмедэксперта), наверное, должна висеть на ремне целая коллекция скальпов.

Удалив мозг, судмедэксперт возвращает крышу черепа на место, но слегка наискосок, как кепку мальчика-газетчика, а затем обратно раскатывает лицо. Привести труп к нормальному виду – это задача уже похоронного бюро. В тот день это давалось Брюсу нелегко.

– Надо сказать семье, что я бальзамировщик, а не волшебник. Понимаешь? – пробурчал Брюс свою любимую шутку.

Он самоотверженно пытался вернуть череп на место, отрезая полоски ткани от полотенца и подтыкая ими лоб умершего. Брюс был расстроен, потому что комната для приготовлений «Вествинда» никогда не была снабжена достаточным количеством материалов для восстановления лба.

– Что тебе нужно, Брюс? – спросила я.

– Немного арахисового масла, – ответил он.

Ему нужно было не само арахисовое масло, а особая паста, которую старожилы похоронной индустрии называют арахисовым маслом. Я этого сразу не поняла и в течение нескольких следующих недель рассказывала всем, что сотрудники похоронных бюро смазывают головы трупов изнутри арахисовым маслом в качестве посмертной косметической процедуры.

Отсутствие лица обнажало широкую зловещую улыбку черепа. Неприятно думать о том, что та же самая улыбка остается под плотью, даже когда человек хмурится, плачет и умирает. Казалось, череп понимает, что Брюсу не нужно арахисовое масло в прямом смысле этого слова. Он смотрел на мое сконфуженное лицо и смеялся над моей некомпетентностью.

Брюс осторожно раскатал лицо, как маску на Хэллоуин. Вуаля, все было готово. Вдруг мой желудок упал на уровень колен. Когда лицо оказалось на месте, я узнала его. Тело принадлежало Люку, одному из моих ближайших друзей. Его густые каштановые волосы были матовыми от крови.

Когда я узнала о том, что меня приняли на работу в «Вествинд», Люк был первым человеком, которому я об этом сказала. Он никогда не считал мои отношения со смертью странными. С ним я не боялась делиться своими мыслями о жизни и смерти. Наши разговоры легко перетекали из обсуждения серьезных экзистенциальных вопросов в пересказ грубых шуток из британских комедий, которые мы скачивали (нелегально, конечно) в интернете. Люк был истеричен, но он по-настоящему умел слушать. Это был мужчина, владеющий искусством задать нужный вопрос в подходящее время. Что самое важное, когда за месяцы работы в «Вествинде» мое представление о смерти кардинально изменилось, он с пониманием относился к моим сомнениям и слишком частым провалам, никогда не осуждая меня за них.

Через несколько мучительных мгновений я поняла, что это не был на самом деле он. «Арахисовое масло» не было настоящим арахисовым маслом, а этот мертвый наркоман не был настоящим Люком, жившим в сотнях километрах к югу от Лос-Анджелеса. Однако этот мужчина был поразительно на него похож, и, увидев такое сходство однажды, забыть о нем невозможно.

После того как Брюс забальзамировал псевдо-Люка и ушел домой, Майк попросил меня омыть тело. Усопший лежал под белой простыней в комнате для приготовлений. Его тело было сшито, как лоскутное одеяло. Я откинула с тела простыню и стерла смоченным теплой водой полотенцем кровь с его волос, ресниц и нежных рук. Настоящий Люк не был мертв, но теперь я понимала, что он тоже может умереть и что я буду очень сильно сожалеть, если мой любимый друг покинет этот мир, так и не узнав, насколько он мне дорог.