Но это все было потом, а тогда, в четырнадцать, ей казалось, что Нина превращается в заносчивую неприятную особу. Она не замечала, что подруга приходит в школу с синевой под глазами, – поздние репетиции, хроническое недосыпание. Не замечала, что у той пальцы иногда сводит от усталости.

Она замечала только одно: Нина почти перестала с ней общаться.

Дура.

А однажды выяснилась и причина этой холодности – оказалось, что у Нины появилась новая подруга. Тихая музыкальная девушка, без особенного таланта и перспектив, но и без амбиций тоже. В музыкальную школу Рита ходила из-под палки. Прилепилась к Нине, потому что была человеком пассивным и покладистым, а красивая грузинка однажды тепло ей улыбнулась. Собственно, и дружбы никакой не было – просто вместе обедали, обсуждали Нинины концерты. Рита, с одной стороны, говорила на одном с нею языке, с другой – не завидовала и не мечтала оказаться на чужом месте. Уже за это ее можно было приголубить, да и много ли ей надо – горсть объедков внимания, и тихоня счастлива. Дочка одинокой мамы, уютной толстушки, больше всего на свете она мечтала выйти замуж и родить малыша, и чем скорее, тем лучше.

Марианна же истолковала эти отношения с пылом хронического ревнивца. Она смотрела на блеклую улыбчивую Риточку и не понимала, как можно было променять ее, Марианну, на эту белую моль?

На Нинином пятнадцатом дне рождения она весь вечер исподлобья серьезно рассматривала соперницу. И, как это иногда бывает, вопрошающий ее взгляд в конце концов перестал спотыкаться о Ритину очевидную невзрачность. Более того, она сумела разглядеть в дурнушке божественные, как ей показалось, черты. Трогательный пушок бровей делал ее похожей на «Девушку с жемчужной сережкой» – и плевать, что никто не назвал бы натурщицу красивой, зато ее роль в кино исполнила Скарлетт Йоханссон. Застенчивое молчание превратилось в мудрость, привычка мусолить салфетку – в милый штрих. К тому же у нее были очень красивые пальцы – бледные и длинные, как у аристократки со старинного портрета.

К тому моменту, как принесли торт с пятнадцатью свечами, Марианна была влюблена и очарована.

Сблизиться с тихоней Ритой было просто, как запомнить теорему про Пифагоровы штаны, – с ней ведь никто никогда не хотел дружить, поэтому к вниманию яркой болтливой красавицы она сначала отнеслась настороженно, зато потом благодарно приняла. Бог его знает, о чем была их дружба. Но каждый вечер они созванивались, а по субботам встречались в Парке Горького, чтобы за эскимо и «Тархуном» в миллионный раз обсудить все-все подробности нехитрой своей жизни. Одно раздражало Марианну – Нина на горизонте. Нина, конечно, удивилась внезапной близости двух своих подруг, но ни любопытства, ни ревности не показала, и это почему-то было неприятно.

– Разве тебе с ней интересно? – допытывалась она у покорной Риты. – Ну вот скажи, что с ней может быть интересного? Она же такая фальшивая. Наверняка в грош тебя не ставит.

А опьяненная блеском ее глаз Маргарита, желая угодить новой прекрасной подруге, вторила.

Только вот что забавно: стоило Марианне заполучить в ближайшие подруги тихую блондинку, как она поняла – ничего интересного и тем более особенного в ней нет. Обычная серая троечница с мещанскими мелкими мечтами.

Шли годы. Теперь сладкими казались мужчины – но только чужие.

Марианна привлекала мужчин, как желтый фонарик мотыльков, но те, кто добровольно летел на ее свет, казались ей недостойными. Одни были скучны, другие – небогаты, от третьих пахло мятной зубной пастой, четвертые не умели подбирать галстук к рубашке, пятые дарили ей астры, что почему-то тоже казалось оскорбительным. Однако если вдруг выяснялось, что у мужчины есть «хозяйка», – тут и мятный аромат, и безрадостные осенние цветы становились частью шарма, и Марианна болела, страдала, завоевывала. А если добивалась, астры как по волшебству снова становились причиной истерических всполохов.

Женатый сосед по даче. Военный – загар, колючий взгляд, мышцы как сталь, мрачная немногословность. Жена, уютная украинка с ранней сединой, варила для него варенье из райских яблочек. Ева доморощенная. Яблоками его кормила жена, однако грех он вкусил с Марианной. Он прошел обе чеченские войны, но именно она, наглая и рыжая, стала его самой горячей точкой. Под душистым кустом дикой сирени, в сочной траве, оставляющей некрасивые следы на ее светлых юбках. На песчаном берегу грязноватой речки, до которой они добирались по отдельности – Марианна на велосипеде, военный – в стареньком авто. На пахнущем пылью и сушеной мятой чердаке. Весь август Марианна горела, как ведьма на инквизиторском костре. А в начале сентября ледяное сердце вояки дрогнуло, и Ева была изгнана из дачного рая – вместе с вареньем, дрожжевым тестом и перепелками, которых она разводила в сарае.

– Ведьма, проститутка! – орала она в гордо выпрямленную Марианнину спину. – Я с ним с семнадцати лет по военным городкам мотаюсь, а ты, фифа, пришла на готовенькое!

Засыпая на подушке, которая еще хранила запах волос другой женщины, Марианна была счастлива ровно четыре дня. Пока однажды утром не проснулась как ужаленная, на рассвете, чего с нею, урожденной совой, практически никогда не случалось. Она сначала посмотрела на серый дождь за окном и подумала, что на этот раз лето точно кончилось. А потом – на спящего рядом мужчину, немолодого, с мятой щекой и мутной струйкой слюны, стекающей из уголка сухого рта на подушку. Ужаснулась: «Что я здесь делаю?!» Потом на цыпочках походила по дому, собирая раскиданные вещи, и ушла, оставив под зеркалом небрежную записку с невнятными торопливыми «прости». Военный – она узнала позже – сначала решил ее застрелить, но потом одумался и просто вернулся к жене. Женатый профессор МГУ. Познакомились они старомодно – в парке. Для Марианны парк был малобюджетным способом бороться с воображаемым лишним весом – бегала по утрам вокруг пруда. Профессор же читал Бердяева на лавочке, периодически отвлекаясь, чтобы ленно проследить взглядом плавную траекторию жирных уток. И вдруг – она. Остановилась над ним, рыжая, прекрасная, румяная, с разгоряченными молодыми подмышками и ярко-вишневыми губами, словно покусанными. И банально спросила, который час. Для профессора все это было как в рассказе Бунина «Солнечный удар». Бес попутал. Смотрел на нее, как старшеклассник, и голос его стал дрожащим, как у молодого козла, хотя он был красивым нестарым мужчиной, вполне уверенным в себе. Они разговорились. Марианна любила более поверхностных мужчин. Ей не хватало гуманитарного образования, чтобы в человеке, цитирующем Бердяева, отличить глубину от патологического занудства. Поэтому с подобными людьми она предпочитала не связываться в принципе, да и те обычно не жаловали ее вниманием. Но профессору повезло поставить все фишки на правильное число. Может, интуиция, может, случайность, а может, и слабая попытка уберечься от рыжей бесовки – но в какой-то момент он упомянул любимую жену. Которая когда-то была студенткой на его кафедре, самой красивой девочкой на курсе. И на дне Марианниных глаз тотчас же проснулись русалки.

Как бы она ни тасовала колоду, все равно на ее долю выпадали только женатые короли. Сама Марианна считала, что это ее злой рок, Надя же была уверена, что есть в этом и немаленькая доля особенного мазохистского кайфа.