Т. Фельгенгауэр: С одной стороны, могут инвестировать в развитие очень сложного региона, у которого реальные финансовые проблемы. С другой стороны, как отдавать землю? Так как найти баланс, потому что вроде бы хочется и колется.

В. Поздняков: Я соглашусь — от безысходности идут на эти риски. Сегодня у меня такие сведения, что всего 9 % земли в Китае свободны, остальное под зданиями, городами промышленными.

А. Маслов: Поправлю, 9 % — это обрабатываемая земля, то есть та, которая может пойти под сельхозобработку.

В. Поздняков: И конечно, в Забайкалье более миллиона гектаров земли, которая находилась в производстве в советское время. Сейчас это порядка 300 тысяч. Поэтому порядка 800 тысяч гектаров свободны, это залежные земли. Так почему это происходит? А потому, что промышленность в России не развивается или в каком-то упадническом состоянии. Нет промышленности и в Забайкалье. А будет промышленность — будет развитие.

В советское время в сельское хозяйство вкладывали, по разным данным, по разным статьям, от 15 до 20 % расходной части бюджета. Сегодня — менее 1 %. То же самое и в Забайкалье. Сегодня всего около полутора миллиардов в год идет инвестиций на сельское хозяйство. А хотя это район рискованного земледелия, но они полностью обеспечивали себя продовольствием. А сегодня приходится ввозить.

Более того, наверное, вы знаете цифру о том, что благополучная страна, если в ней производится одна тонна зерновых на человека. Так вот единственный регион — Читинская область тогда называлась, — которая давала эту тонну. То есть может развиваться и не нужны дополнительные въезды рабочей силы и такие инвестиции. Инвестиции же мелочны.

Т. Фельгенгауэр: Сделаем перерыв. Я бы обратила внимание и на то, вынужденное это или не вынужденное сотрудничество России и Китая, к тому же все говорят о том, что нужно избавляться от доллара как от основной валюты расчета и как здорово переходить на юани. И постоянно идут разговоры, возможны они или невозможны. Я предлагаю этими темами расширить наш спор в следующей части программы…

НОВОСТИ.

Т. Фельгенгауэр: Продолжаем программу. В перерыве мы обсуждали, что происходит в российско-китайских отношениях в плане обучения специалистов, потому что их стране не хватает. Но в студии как минимум два таких эксперта, и у нас та часть эфира, когда гости могут задать друг другу вопросы. Владимир Георгиевич, ваш вопрос оппоненту?

В. Поздняков: Когда я готовился к сегодняшней встрече, я в интернете нашел такой документ — переименование географических объектов на Дальнем Востоке в 1972 году. Даются китайские карты, географические пункты в Приморском крае, Амурской области, хабаровском крае. И я не поленился подсчитать — более 450 переименованных объектов с русского на китайский язык. Почему это произошло? В свете пересмотра будущего территорий до Урала? Что такое это было исторически и какое сегодняшнее отношение формируется у населения в школах? Украина это тоже для нас пример, как сформировали настроения.

А. Маслов: Отличный вопрос, думаю, что самый ключевой. Я знаю этот документ, хотя то, что выходит на русском языке, думаю, это подделка, но есть такая история о том, что китайские карты выпускаются с китайским наименованием российских объектов, в том числе Благовещенска, Хабаровска, Уссурийска и других объектов на территории РФ. Это исторические названия, которые Китай давал объектам на территории, которая представляется спорной.

У нас абсолютно разные подходы к понятию границы — это правда. Хотя формально сейчас граница четко прочерчена, была демаркация 2001 года, и она говорит о том, что у стран нет претензий на территории друг друга. Но здесь есть другая составляющая. Китай считает себя преемником всех тех народов, которые когда-то жили на территории Маньчжурии, Забайкалья и так далее, в том числе маньчжуров, которые не были ханьцами, то есть не были тем ключевым коренным китайским населением, которое сегодня проживает. Поэтому маньчжуры, частью которых является и Владивосток, все время рассматривалась китайцами как часть своей исторической территории.

Правда, той империи, которая владела Маньчжурией, просто не существует, она закончила свое существование в 1911 году, но Китай считает себя ее приемником. Мы считаем, что все вопросы отрегулированы, и Китай нигде никогда за последние годы не поднял вопрос о территориальных претензиях.

Есть другой момент: в китайских учебниках действительно на китайских лекциях говорятся о потерянных территориях, и у населения формируется ощущение некоей национальной обиды. Но речь идет не столько о территориях на территории нынешней РФ, сколько о территориях, например, островах в Южно-китайском море — это одна из политик Китая — формировать у населения ощущение некоей уязвленности и желания вернуть эти территории. Причем вернуть ни в коем случае не путем захвата, а путем экономического переподчинения.

Т. Фельгенгауэр: То есть реваншизм у них исключительно экономический.

А. Маслов: По-китайски это называется «китайская мечта».

Т. Фельгенгауэр: Хорошая мечта. И ваш вопрос Владимиру Позднякову?

А. Маслов: Я абсолютно с вами согласен, что безумная нехватка финансирования сельского хозяйства не только на дальнем Востоке, но и вообще по России. Отсюда же вытекает, казалось бы, логичная вещь — объявлять тендеры под использование земель, не только приглашая Китай, но и другие страны, например Японию, возможно Южную Корею, Вьетнам. Почему это не делается и есть у нас вообще какие-то другие способы, кроме как, привлекая внешних инвесторов, поднять сельское хозяйство в этом или каких-то других регионах?

В. Поздняков: В данном случае у меня простой ответ, в связи с тем что я коммунист, член партии КПРФ, преемника КПСС. И то, что в последние 20 с лишним лет происходит, — мы принципиально не согласны с этим курсом. И мы понимаем, что, для того чтобы был толк в нашей стране, нужно развивать прежде всего промышленность, производство. Конечно, нужен и Госплан. Вот говорят, что собственники эффективны и рынок все разрулит. Ничего подобного — не разрулил, мы уже поняли, что это не происходит. Поэтому государство должно вмешиваться.

Допустим, я знаю хорошо ситуацию в Забайкальском крае, в моногороде Жирекен. Там молибденовый рудник, горно-обогатительный комбинат, владельцем является олигарх. Дерипаска. И когда он закрывал предприятие, он это объяснял тем, что за рубежом упали цены на молибден и больше месторождения здесь нет. Но, однако, за пару лет до этого специалистами было выявлено, что от 20 до 50 лет запасы там имеются, но, чтобы достать их, нужны дополнительные вложения. А потом, при чем здесь зарубежный потребитель на молибден? Мы же собираемся остаться серьезной страной. Нам нужно развивать свою авиационную космическую промышленность.

Т. Фельгенгауэр: То есть нужен госзаказ?

В. Поздняков: Нам нужен молибден. А они в данном случае говорят о том, что только на за рубеж. И потом, государство здесь тоже должно было свою власть употребить, и перед тем как он ушел с рынка и закончил работу на этом предприятии, то он должен был создать предприятие, на котором эти 5 тысяч жителей могли бы работать. А так район обезлюдивает, люди оттуда уезжают.