Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
Знаете, мои бабушка и мама пережили войну и голод, поэтому еда в нашей семье всегда имела особое значение. Обе они очень хорошо готовили, были без преувеличения редкими хозяйками – могли, как в сказке, суп из топора сварить, уж я не говорю о крапиве, сныти, папоротнике или морковной ботве! И меня с детства приучили вкусно готовить из чего угодно и с уважением относиться к любым продуктам.
У нас в доме никогда не пропадало ни крошки хлеба, ни залежавшихся фруктов, ни позабытого куска сыра, ни подкисшего молока. Собственно, и залеживалось что-то редко, но если вдруг такое и случалось, даже из всяких остатков (или, как у нас принято было говорить, «некондиш’на») они могли сотворить настоящее кулинарное чудо. У меня среди семейных рецептов есть и пирог из картофельных очистков и «аглицкий пудинг» из хлебных крошек (готовя его, бабушка всегда приговаривала, что «этот дивный пудинг есть очень вкусный блюдинг»)! И я еще девочкой поняла, что любая еда – это ценность, даже своеобразный символ семьи, семейного порядка и самой хозяйки.
Когда у меня появилась своя семья, я всегда следила, чтобы дом был – полная чаша, чтобы все всегда были сыты, чтобы гости любили наши угощения, чтобы все ели в меру, не жадничая и не отвергая никакую еду, а главное – всегда получали удовольствие и от готовки, и от любой трапезы, какой бы простой и скромной она ни была.
На уровне формирования экзистенциального опыта жизнеописание несколько уходит от процессуально-хроникального характера и трансформируется в ментальный феномен. Социально ориентированный нарратив (повествование, рассказ, история) при этом заменяется индивидуально ориентированным ментативом (образно-вербальными картинами конкретных эпизодов опыта). И тогда жизнеописание предстает как последовательность только таких фрагментов жизни, которые человек считает событиями собственной жизни (пик-переживаниями, персональными открытиями, прозрениями и пр.), когда он остро «ощущал себя живым» (Батай, 1997), был активным творцом происходящего, «автором собственной жизни» (Низовских, 2007).
Часть биографем при этом трансформируются в автографемы. Автографема – это семантически свернутый, сжатый микросюжет, ядро которого составлено неким запечатленным в памяти и значимым для человека фактом, а толкования, оценки, переживания, представления, образные иллюстрации, домыслы выстраиваются вокруг него.
Чтобы было понятно, как биографема «перевоплощается» в автографему, приведем еще один фрагмент – в продолжение предыдущего рассказа Антонины Т.
* * *
В детстве на меня очень сильное впечатление произвел один случай. Я его запомнила на всю жизнь, настолько меня потрясла реакция бабушки и все, что затем последовало. Бабушка у меня вообще была очень уравновешенная, рассудительная, выдержанная, она никогда не ругалась и не спорила по пустякам. Увидеть ее взволнованной, кричащей, сыплющей проклятиями – это был абсолютный нонсенс. Она всегда вела себя достойно и сдержанно.
И тут однажды она прочитала в каком-то журнале «полезный совет», что можно чистить замшевую обувь кусочком немного подсохшего хлеба. Возмущению бабушки не было границ! Даже если кто-то так поступает, как это можно было опубликовать?! Она с гневом и болью рассказала об этом всем, кто хотел ее слушать, но, главное, она предприняла беспрецедентные для нашей семьи действия – сколько мы ее ни отговаривали, она написала возмущенное письмо в редакцию журнала с требованиями извинений ко всем читателям, на чью жизнь пришлись война и голод. Между ней и редакцией завязалась короткая, но яростная переписка, которую бабушка – тоже беспрецедентный случай! – вынесла на обсуждение, попросив мою классную руководительницу организовать классный час на тему отношения людей к хлебу. И там состоялась не менее эмоциональная дискуссия, в которой бабушка не нашла полного понимания. Но больше всего мне запомнилось другое: поняв, что отношение современных людей к хлебу вовсе не святое и однозначное и ей не переломить сложившуюся ситуацию, моя стойкая и сдержанная бабушка… расплакалась. И по сей день, когда я выбрасываю засохшие или заплесневевшие остатки хлеба (а я, надо сказать, делаю это очень редко, хотя хлеб сегодня часто бывает некачественным), я испытываю острое чувство стыда, вспоминаю бабушку и клянусь себе, что это – в последний раз.
Накопление биографем и обозначение их эмоционально-когнитивными метками не спонтанны. Воспользовавшись идеей К. Хорни, можно предположить, что они подчинены трем основным внутренним интенциям личности – «к людям» (любовь, защита, конформизм, подчинение, согласованность действий), «от людей» (независимость, свобода, отдаление от людей), «против людей» (успех, власть, признание, сила, подчинение других).
Биографема – своеобразный «мостик» между реальностью, в которой живет человек, и его соображениями о ней. Они в большей степени, чем другие единицы, участвуют в построении общей (базовой) картины мира субъекта. Остальные единицы во многом «отходят» от содержания реальных биографических фактов, заменяя его пристрастным отношением к ним. Являясь результатом герменевтической обработки фактов, эти единицы, обобщенно говоря, «занимаются» не реальностью, а самой личностью и проекциями в ее внутренний мир жизненных случаев.
Упорядочивание, сцепки и согласования автографем образуют новые, может быть, даже отличные от цепочки жизненных происшествий смысловые компоновки жизнеописаний и, следовательно, несколько иную структуру представлений о себе и описаний своей жизни. С помощью автографем формируются новые причинно-следственные связи, понятные и кажущиеся закономерными обычно только самому субъекту и иногда даже отходящие от объективной логики происходившего: к примеру, человек считает нечто «посланным ему наказанием за…», «знаком…», «предупреждением о…», «воздаянием за…».
Внутренняя трансформация биографем в автографемы, сопровождающая процесс извлечения экзистенциального опыта из опыта жизненных происшествий, может быть иллюстрирована следующим образом. Например, рассказчик повествует о своей профессиональной карьере с целью социальной демонстрации того, как сформировался его нынешний достойный социальный статус, выстраивая необходимые биографемы («образование», «служба», «достижения», «репутация», «профессионализм», «заслуги» и т. д.) в определенном логическом порядке. Тем самым он транслирует слушателям определенный стиль жизни, соответствующий позитивной социальной оценке. Из биографемного тезауруса при этом изымается все то, что не согласуется с транслируемым концептом «я этого достоин, я это заслужил упорным трудом и правильной жизнью».
С точки зрения социальной оценки перед нами предстает стройная, закономерно обусловленная текстовая реконструкция его жизни. Но на уровне аутоидентичности свой будто бы осмысленно и целенаправленно осуществленный карьерный рост, на который затрачено много времени, рассказчик считает «тормозом» своей свободы и самореализации, противоречащим его истинным желаниям быть признанным, любимым, достойным и т. д. Рождение детей «путами на ногах» в то время, когда он хотел решать другие личностные задачи, активное участие в социально-политической жизни – следствием собственной слабости, беспринципности, ведомости, корысти, свидетельством непреодоленного конформизма и приспособленчества и пр.
