Любовь была взаимной, и даже сегодня, когда у меня за плечами счастливый брак и, в общем, благополучно прожитая жизнь, я уверена, что это и была моя судьба, настолько хорошо мы понимали и чувствовали друг друга, подходили друг другу как половинки одного целого. Лучше этого в моей жизни ничего не было. Сейчас я могу это сказать со всей определенностью. Нам было отпущено два с половиной года, и мы не расставались ни на день, совершенно не уставая друг от друга.

Это время стало моим последующим фундаментом, ресурсом на всю жизнь, оно задало мне образец идеальных отношений – ну если не идеальных, то таких, какие мне и были нужны. Не было бы в моей жизни Леши, она потом не сложилась бы так благополучно и счастливо.

В нем было что-то гармоничное, аристократическое, не суетное, а мудрое, упорядоченное. Наверное, болезнь, приближение смерти делали его таким? Во всем он хотел «дойти до самой сути» и меня довести до нее. Он был на три года старше меня, и у него были уже не по-юношески сформированные интересы, которыми он смог увлечь и меня, – современная история и политика Китая, Средневековье, американский джаз, итальянский реализм в кино, готическая архитектура, Бодлер и Рембо, Сартр и Эко… Я и сейчас все это люблю. И всю жизнь во мне текли подводные течения его интересов – к языкам, к фотографии, к русской философии, к Флоренскому, к театру… Но я даже не об этом хочу рассказать. Понятно, что любить человека, которому недолго осталось, наверное, выпало по жизни не мне одной. И я не об этом.

Я хочу рассказать вам о наших последних днях, которые стали для меня… даже не завещанием, а какой-то прочерченной им для меня траекторией… Не знаю, как это выразить. Он как будто заложил в меня программу жизни. Даже не программу, а какие-то принципы, символы, разметку. Не жизни «за двоих» или «за него», а той самой жизни «для меня», о которой я могла только мечтать. Он предусмотрел ее для меня лучше, чем я бы сделала это сама и даже чем мне было суждено. Вот, именно так. Понимаете? Я была его «номером один», он заботился обо мне и моей жизни с ним или уже без него так, как этого не делали даже родители, хотя мне здесь абсолютно не на что жаловаться.

Он был уже очень слаб, его жизнь врачи поддерживали не знаю какими усилиями, и последнюю неделю мы лежали, обнявшись, на его кровати, и он придумал называть это «нашими шепчущими днями»: медленно, с трудом он шептал мне в ухо, в глаза, в волосы все то, что оставалось еще невысказанным между нами. Я хочу сказать, что ни с кем в жизни я никогда так много и долго не разговаривала. Даже не так. Никто со мной ни до, ни после не разговаривал так, словно разговаривал с моей душой, с чем-то самым глубоким во мне и о чем-то самом важном для меня. Он видел меня насквозь, предчувствовал во мне все то, что я сама еще в себе не угадывала. Что-то феноменальное в моей жизни. Неповторимое и неизбывное. Вот сейчас вам об этом рассказываю и чувствую, как продолжаю любить его, верить, доверять, открываться куда-то внутрь для него, для отголосков его во мне. Наверное, это чудо моей жизни, если чудеса бывают.

И вот в эти «шепчущие дни» он мне, как провидец, рассказывал, какая я есть и буду, какой он меня видит, как, ему кажется, сложится моя жизнь, чего в ней не надо бояться и чего попытаться достичь… Он говорил мне, что надо сделать в жизни обязательно, как сложить себя, свои принципы и свою философию… Я не могу передать словами, что это были за послания, но они легли мне в память, на сердце – как тайная печать. А может, это и вообще были самые главные слова, которые мне надо было услышать в жизни. И прозвучали они рано, когда мне было чуть за двадцать… Он умер, так и не разжав объятий, и я долго лежала рядом, не желая признавать, что его больше нет, что наши «шепчущие дни» превратились в «молчащие». В каком-то смысле он поделился со мной своей жизнью…