Начало первой и последней поездки Марии в Англию оказалось зловещим: она отправилась в Камбрию морем и, сходя на берег, оступилась, упав на колени так же, как когда-то Вильгельм Завоеватель и Генрих V. Приближенные Марии, по-видимому, знали, что королевские особы генетически не способны правильно сходить с корабля, и знали, как принято комментировать это предзнаменование, а потому поспешили назвать его добрым знаком: мол, Мария держит в руках землю Англии.

Однако на английской земле произносить такие слова, пусть даже на шотландском или французском, было опасно, поскольку Елизавета I весьма нервно воспринимала притязания Марии на английский трон. Поэтому, вместо того чтобы отправить ее на свидание с кузиной, Марию тотчас заточили в замок, а тем временем в спешном порядке приняли закон, карающий за измену не только тех, кто строит козни против Елизаветы, но и тех, кто от этих заговоров выигрывает.

Мария признала закон и обещала отказаться от своих претензий на английскую корону. Она даже поклялась в том, что никогда не будет пытаться создать новый франко-шотландский альянс и что объявит вне закона католическую мессу в Шотландии. Но ни одна из этих уступок не гарантировала ей свободы.

Хуже того, Елизавета, похоже, поверила в ту ложь, что распространял о Марии в Шотландии эрл Морей, особенно с тех пор, как в Эдинбурге весьма кстати обнаружились новые «доказательства» участия Марии в заговоре с целью убийства Генри Дарнли. Ими послужили так называемые «Письма из ларца», послания, которые, как полагали, Мария писала Ботвеллу (человеку, который похитил и изнасиловал ее), и если так, то они прямо указывали на то, что она знала о заговоре и к тому времени уже состояла в любовной связи с Ботвеллом. Тот факт, что в некоторых письмах стояла подпись «Mary» — а Мария не подписывалась так никогда — и что одно письмо на французском кишмя кишит ошибками, которых Мария, свободно владевшая этим языком, не сделала бы никогда, казалось, никого не волновал.

Мария забрасывала Елизавету письмами, умоляя хотя бы об одной встрече — кузины с кузиной, женщины с женщиной, — чтобы разобраться в этом потоке лжи и решить все политические вопросы. Одна из этих просьб представляла собой поэму, в которой Мария сравнивала себя с утлым суденышком, брошенным дрейфовать в штормовом море судьбы. (Разумеется, поэму она написала на французском языке.)

Мария отправила послание также королю Франции Карлу IX, младшему брату своего первого мужа, короля Франциска: она просила у него помощи в память о давней дружбе. Без толку. Напротив, под влиянием Екатерины Медичи Карл лишил Марию денежного содержания, причитающегося ей как экс-королеве Франции, и даже конфисковал ее земли в Турене.

Так что Марии пришлось смириться со своим заточением и попытаться хоть как-то наладить новую жизнь, создав собственную мини-Францию с тридцатью слугами, в числе которых были личный секретарь-француз и конечно же французский доктор. Ей удалось добиться разрешения на спа-процедуры в термах Бакстона, неподалеку от Татбери, кроме того, она — как любая французская девочка, приезжающая погостить в английской семье, — брала уроки английского, точнее, пыталась совершенствовать свой английский, который до этого у нее явно хромал.

Но Мария вовсе не была старым добрым французским экспатом. Пока она принимала термальные ванны и практиковалась в разговорном английском, Папа настойчиво призывал Испанию вторгнуться в Англию, освободить Марию и выдать ее замуж за брата испанского короля Филиппа, который затем смог бы занять английский трон и вернуть страну в лоно католической церкви. Тем временем Франция всерьез рассматривала возможность альянса с Англией посредством женитьбы на Елизавете другого брата короля Карла IX, герцога Эркюля-Франсуа Анжуйского. В этой большой политической игре Мария становилась, в лучшем случае, расходным материалом, а в худшем — опасной угрозой для Англии.

В свете этого вполне логично, что ее окончательное падение планировалось английской разведкой, и французский посол в Лондоне принимал весьма активное участие в этом заговоре. Секретные письма, предназначенные для Марии, скапливались в посольстве, ожидая того дня, когда ей следует получить их. Некоторые из них были предательскими, но Марию можно было бы обвинить по действующему закону, если бы она действительно их прочла и, еще лучше, на них ответила. Так что потенциальный почтальон, английский католик по имени Гилберт Гиффорд[60], пришел в посольство и предложил свои услуги по доставке писем в Татбери, на что французы с радостью согласились.

И так случилось, что началась переписка между Марией и ее французскими сторонниками, причем все корреспонденты пребывали в счастливом неведении относительно того, что каждое письмо прочитывается мастером шпионажа, сэром Фрэнсисом Уолсингемом, главой секретной службы королевы Елизаветы. Уолсингем все ждал, когда проскользнет хоть слово, которое можно использовать в качестве доказательства государственной измены, и не мог поверить своей удаче, когда в игру вступил новый друг по переписке, английский джентльмен по имени Энтони Бэбингтон, который увидел в Марии католическую святую и решил предпринять дерзкую попытку ее освобождения.

В июле 1586 года Бэбингтон прислал письмо, в котором объявил о своем намерении убить Елизавету и посадить на трон Марию. Как будто ведомая судьбой-злодейкой, Мария ответила, что, если ее хотят видеть королевой Англии, без французской помощи не обойтись. Антония Фрейзер в биографии Марии намекает на то, что она, возможно, и не одобряла идею убийства Елизаветы и что ее ответ содержал лишь предположения «что, если…», как это принято у французов, которых хлебом ни корми, дай пофилософствовать. Но для Уолсингема этого было вполне достаточно. Мария одобрила убийство Елизаветы, и, стало быть, факт государственной измены налицо.

Мария тщетно твердила о том, что, являясь главой иностранного государства, не может предстать перед английским судом. И собственно, так оно и было, но принятый Елизаветой закон о судебном преследовании за организацию заговоров против нее распространялся даже на иностранных королев.

Сознавая, что находится в смертельной опасности, Мария разыграла последнюю карту, козырнув влиятельными связями, и сделала одно из своих знаменитых заявлений, в котором содержался намек на то, что если ее обидят, то Англии грозит франко-испанская интервенция. «Вспомните, — предупредила она судей на первичных слушаниях, — что сцена мирового театра обширнее королевства Англии». Прозвучало очень по-французски, и одного этого уже было достаточно, чтобы отправить Марию на встречу тет-а-тет с топором. Что?! Предположить, что есть нечто более обширное, чем елизаветинская Англия? А ну-ка, голову ей с плеч!

Екатерина Медичи, мягко говоря, недолюбливала Марию, но не могла допустить, чтобы экс-королеву Франции казнили, как обычную уголовницу, тем более англичане. Так что французский король — теперь трон занимал уже Генрих III, еще один из бывших родственников Марии по линии мужа, — пообещал, что впредь не будет поддерживать никакие заговоры против Елизаветы, если Марию пощадят. К сожалению, англичане не нуждались во французских обещаниях, да и не доверяли им, а Генриха попросту игнорировали.