Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Любезнейший! Поверьте, и я, и генерал вполне разделяем ваши чувства. Но как же иначе выбить почву из-под ног большевистских агитаторов? Меня приход корпуса застал в Тамбове. Там генерал не делал никакого обращения к народу. По секрету скажу: там и не возникло никакой власти. А здесь — пожалуйста! Уже было проведено собрание наиболее достойных граждан, учреждена городская управа, в ней самые уважаемые господа: Калмыков, Углянский, Тарасов, Изумрудов, Савинский… Создан отряд самоохраны. Власть уже в надежных руках. Ни один большевик не уйдет от суровой кары.
— И-и что в Тамбове?
Нечипоренко испуганно смотрел на Чиликина.
Тот поморщился:
— Господа, не об этом же речь… Народ развращен. Большевики только и делали, что к нему обращались. Потому и решено выступить с программным заявлением. Тактический ход, господа! Но потому-то, я убежден, и нельзя опубликовать заявление генерала без какого-либо известия, впрямую говорящего о решительности белого движения. Иначе все приличные люди, вот как и вы сейчас, совершенно справедливо окажутся в недоумении. Хотя бы опубликовать сообщение, что союзники заняли Петроград. Что Москва восстала против большевиков… Пусть даже в такой форме: «От только что прибывших с Юга России господина Н. и господина М. стало известно…»-он снова нацепил пенсне. — Позвольте прочесть до конца. Вам многое станет яснее… «Пятое. Широкая децентрализация власти. Создание демократических земских учреждений. Шестое. Создание прочного государственного правопорядка. Упрочение законности. Мы воюем лишь с коммунистами-большевиками. Мирное население должно спокойно заниматься своим делом. Мною учреждены временное городское управление и милиция, к которым население и должно обращаться по всем вопросам. Для прекращения грабежей и насилий меры приняты. За все причиненные войсками убытки население будет удовлетворено казначейством по установлении нормальной жизни района. Командующий войсками генерал-лейтенант Мамонтов»… Совсем свеженькое, господа, еще хранящее тепло прикосновения высокой руки, — держа лист бумаги за уголок, Чиликин поднял его, словно колокол, и продолжал сушением: — «Осени себя крестным знамением, русский народ, ибо теперь уже не грубые самозванные комиссары, не безграмотные комбеды будут управлять тобой, а…» Ну и так далее, — вяло закончил он и опять воскликнул:- Но все же — новость! Оглушительную! Огромную!.. Вы представляете: типографский набор, хорошая бумага, четкая краска…
Шорохов не смог удержаться от усмешки:
— Но название…
Чиликин живо обернулся к нему:
— Позволили себе иронизировать? Напрасно. Идея командира корпуса. В открытую заявить, что белое движение могуче своей черноземностью. Глубокими корнями в народе, если брать это слово как символ. В нем, если позволите, суть программы, с которой явились освободители. С которой они победят.
В приемную вошел казачий офицер. Рванул дверь калмыковского кабинета, исчез за ней. Шорохов не успел разглядеть лица этого человека. Заметил только: высок, широкоплеч.
Дверь кабинета осталась приоткрытой. Оттуда вырвался накаленный до ярости голос:
— Вот же! Вот! Здесь написано!.. И тюрьмой будет заниматься, и к стенке ставить!.. Руки боитесь испачкать? А мы вам — собаки? Только и будем по каждому зову кидаться? Власть — так власть. Не забывайте: казачья армия может в любую минуту дальше пойти. С чем тогда тут останетесь?
Митрофан Степанович на цыпочках вышел из кабинета, притворил за собою дверь.
• • •
Чиликин, не прощаясь, удалился, а Митрофан Степанович и Варенцов минут пять о чем-то говорили в стороне, потом подозвали Нечипоренко. Может быть, они ждали, что Шорохов подойдет к ним, попросит не забывать его, свести с полезными людьми. В конце концов, компаньоны же! Этого он не сделал. В результате само собой получилось, что, выйдя из управы, они разделились. Нечипоренко, Варенцов и Митрофан Степанович повернули налево, Шорохов некоторое время стоял в раздумье, потом пошел в противоположную сторону — к городскому саду. Заходить в этот сад он не стал. Лишь поглядел в него сквозь ограду. Гуляющей публики было немало, вся разодетая, оживленная. Играл духовой военный оркестр. На танцевальной площадке господа офицеры и какие-то совсем юные девицы вальсировали.
Он пошел дальше. Теперь справа от него были соборы, слева шеренга двухэтажных домов с магазинами. В прогалах между ними виднелась заставленная возами и заполненная народом базарная площадь. И там, на площади, и здесь, у магазинов на Московской, меняли и продавали свертки материи, шинели, сапоги, мешки, кульки… Было много казаков, в большинстве своем пьяных. То один из них, то другой выгребал из карманов штанов пригоршню кусков сахара, швырял в уличную пыль. Подбирая сахар, оборванные мальчишки клубком крутились у ног казаков. Те хохотали:
— Славно большевики для вас сахару напасли!
Двери большинства магазинов были сорваны, мелом, мукой усыпаны входные ступени.
Шорохов остановился. Таким он себе все это и представлял. Стихия! «Твое ли?»- никто здесь не спрашивает. Знают: награбленное, и поскорей передают из рук в руки всякую вещь, чтобы потом иметь право ответить: «Я купил! Я сменял!» Но ведь и он, Шорохов, когда вернется из поездки, будет говорить Богачеву: «Приобрел у господ интендантов… у господ местных купцов…»
• •
Шорохова тронули за локоть. Он обернулся. Мужчина лет двадцати трех, невысокого роста, чернявый, в рыжем пиджаке, пристально смотрел на него.
— Господин — приезжий?
«Связной? — мелькнула мысль. — Наконец-то!» Но пароля он еще не услышал и потому спросил:
— Как вы угадали?
— У нас это нетрудно. Каждый новый человек на виду. К тому же я видел вас в городской управе.
— Вы — меня?
«Давай пароль!» — нетерпеливо подумал Шорохов.
— Да, — ответил чернявый. — Вас. И сразу понял, что вы из другого города. Не правда ли, странно: опять управа… То, се…
Говоря это, он настороженно оглядывался. «Связной?» — еще раз спросил про себя Шорохов, но уже с сомнением.
— Вы — продать или купить? — сказал чернявый. Нет. Это не был связной.
Снисходительно, совсем по-мануковски, Шорохов улыбнулся:
— А что вы можете предложить? — Все.
— Так не бывает.
— Бывает. Еще как! Сахар, крупу, муку, американские ботинки, галоши, мундиры, белье, сукно — английское, французское. И порядочной партией. Не привлекает?
Шорохов молчал. Конечно это не связной. Какое там!
— Недвижимость, — продолжал чернявый. — А что? Пожалуйста!.. Ну да она-то сейчас и верно никому не нужна. Другое дело вот это.
Он вроде бы даже не пошевелился, но в руке у него теперь оказалась пачка сиреневых и желтоватых, покрытых узорами и мелкой печатью, продолговатых листков. Он развернул их веером:
— Облигации «Займа свободы», первый выпуск и третий… Акции Общества русской горно-заводской промышленности… Русско-Азиатского банка… «Тульское анонимное общество на паях» — акции на предъявителя. По номиналу — пятьсот рублей штука. Отдам за двести. Романовскими, конечно, донскими — шестьсот. Знаете, сколько каждая из этих бумажек будет стоить уже через неделю?