-..Купцов этих четверо. У того, который нужен тебе, опознавательный знак: лиловый галстук. Прошпилен крупной золотой булавкой. Ну а дальше — пароль… Город тебе хорошо знаком, глаз твой наметан, своих и чужих видишь за версту. В чем трудность? В Козлове тебя многие знают. Но и менее надежному товарищу судьбу такого агента доверить нельзя. Значит, заранее перейди на нелегальное. Смени одежду, сбрей усы…

И вот теперь, устроив прямо в товарном вагоне костер из оставшихся документов и покинув станцию, он, опираясь на палку, проковылял несколько верст от Козлова до деревни, где жила какая-то дальняя его родня. Там забился на сеновал. Настроение было подавленное. Невыносимо болела нога.

• • •

Как и Горшков, Мамонтов 22 августа, на второй день после выхода корпуса из Тамбова, тоже был ранен. Случилось это в пятнадцати верстах от Козлова. В чинном строю ехали по редкому березовому лесу. Вечернее солнце золотило листву и легкие облака в синеве неба, близились сумерки, но пока еще свет дня не померк. И тут откуда-то сбоку затрещали выстрелы. Мамонтов натянул поводья, останавливая лошадь, но она продолжала идти и притом стала валиться назад. Чтобы удержаться в седле, Мамонтов припал к ее шее и почувствовал сильнейший тупой удар по заду.

Все дальнейшее было унизительно. И то, что убитая лошадь придавила его к земле. И страшная боль, пока ему не пришли на помощь. И то, что потом с него не могли снять штаны. Разрезали ножницами. Это же пришлось проделать с кальсонами.

Лечь на носилки он отказался. Стоял, упершись в бок санитарной повозки, захваченной в Тамбове. Присев на корточки за его спиной, врачи стали вытаскивать пулю. Возились долго, все это время приговаривали:

— Вот! Вот она! Вот! Прекрасно, ваше превосходительство. Была на излете. Одну секундочку!.. Очень удачно вошла… Поздравляем, ваше превосходительство!..

Поздравляем! Ух, как бы он их сейчас…

Подвели экипаж. В шинели, но без штанов, забинтованный, стоя и никому не разрешив себя поддерживать, вцепившись в поручни, Мамонтов проехал еще версты три до хутора. И все время молчал, ибо знал, что любое сказанное им сейчас слово прокатится по всем полкам десятикратно перековерканным, и способ уйти от насмешек только один: чтобы окружающие полагали, что ранен он очень легко.

На хуторе сразу вызвал Родионова. Принимал его лежа на животе. Спросил:

— Видели пулю, которой я ранен?

— Так точно, — ответил тот.

— И что о ней можно сказать? Только правду мне, правду.

— Пуля от канадского карабина.

— У красных есть такие?

— Возможно.

— А у наших? — У многих.

— Идите. И прикажите пригласить доктора. У меня жар. Мамонтов уткнулся лицом в подушку.

— Вы полагаете, что стрелял кто-нибудь из своих? — испуганно спросил Родионов.

Мамонтов приподнял голову:

— Дальше уже твоя забота, болван.

К утру самочувствие Мамонтова стало несколько лучше. Но сидеть он не мог. Только стоять или лежать. Говорил негромко и зло.

-.. Сводную дивизию — в обход Козлова, на Кочетовку. Туда же штаб корпуса. В первую очередь — интендантский отдел. Хватит им. В Тамбове нахапали. И Сизову без моего разрешения в Козлове не показываться. Одного разговора я ему никогда не забуду. Что ни интендант, то мошенник… Не рассуждать! В Козлов войдут два полка Двенадцатой. Это и лучше, что бой за город ведут не они… Болтовня!

В Козлове никаких партий не будет… Ваша пехота — пакость. Мне безразлично, где она потом разместится. Идите…

Даже донесение, что Козлов занят, поступившее в штаб корпуса около трех часов дня, не улучшило его настроения:

— Еще бы месяц возились. За такие победы — вешать… Более обстоятельно он беседовал лишь с Калиновским:

— И вы с этим господином Мануковым говорили? — Да.

— Что же он на ваш взгляд?

— Вполне солиден.

— И полез в прифронтовую полосу?

— Ему приказано. Возвратится — доложит. Сам он ничего не решает. Впрочем, при масштабах того дела, которое ему здесь выпало собой представлять, одному человеку это и невозможно.

— Где он сейчас?

— На рассвете выехал из расположения Семьдесят восьмого полка. Во время этого разговора присутствовал Родионов. Обиженный за вчерашнее, молча стоял за спиной Калиновского. Вздрогнул, когда Мамонтов к нему обратился:

— В Козлове Мануков должен объявиться не ранее чем через сутки после того, как туда въеду я. То есть лишь завтра во второй половине дня. Обеспечьте.

• •

А Мануков спешил. Куда подевалось его снисходительное добродушие! С самого выезда из усадьбы он требовал от кучера:

— Гони! Подохнут? Туда и дорога! Гони!

Он обещал ему пятьсот рублей, если удастся сегодня же въехать в Козлов. Ругань, крики, хлопанье кнута раздавались беспрестанно.

Все эти усилия ничего не дали. Негде было сделать подмену. К вечеру лошади останавливались для отдыха перед каждым подъемом. До Козлова не дотянули верст двадцать. В одном из сел устроились на ночлег. Гостеприимство оказал местный священник, высокий полный старик. Разговаривал он с трудом, в движениях был медлителен, беспрестанно улыбался. Дом его стоял в саду. При розовом свете начинающегося тихого вечера и сам этот дом, и раскидистые деревья, и высокая трава под ними, и церквушка на горе поодаль выглядели необыкновенно красивыми. От баньки в нижнем краю сада тянуло дымком… «Рай да и только», — подумал Шорохов.

По той уверенности, с какой в этом доме размещались их кучера, как по-свойски переговаривались они с попадьей, парнями-работниками в холщовых рубахах до колен, Шорохов понял, что и сюда занесло их четверку не случайно. Срабатывала все та же цепочка. От одного подготовленного для них места к другому, из рук — в руки.

Когда пришло время ложиться спать, выяснилось, что кроватей не хватает. Шорохову и Манукову, как самым молодым в их компании, постелили на полу, на перинах. В духоте августовской ночи ничего не могло быть приятней, но Шорохов оценил и то, насколько продуманно выбрано место для мануковского ложа. Его устроили именно там, где при внезапной стрельбе со двора будет всего безопасней. Сомнений не оставалось. Почти все, с кем этот ростовский торговец сталкивается в поездке, к словам его прислушиваются с величайшим вниманием. Он же из всей их четверки особо оберегаем. Но притом стараются, чтобы Мануков эту заботу о себе нисколько не замечал.

Утром их с пылом уговаривали денек погостить. Во всю старались попадья и священник. Решили вопрос кучера: лошади расковались, у одного экипажа надо менять рессору. Выехать можно только завтра в обед.

Однако потом прискакал верховой. Подковы сразу оказались на месте, рессора исправна. Через час отправились в путь.