Кромвель сдавленно фыркнул. В такие моменты он сильно походил на разудалого пирата.

— Мастерский удар, учитывая, что «паломники» требовали отстранить его от власти. После меня, конечно. Они воспылали к нам презрением.

Подняв голову от бумаг, я мельком увидел за окном холодное, но уже высокое мартовское небо. В это время в прошлом году мы с Кромвелем охотились с его соколами, и я дал ему страшное поручение.

— Итак, все закончено, — с удивлением произнес я.

Прекратились все волнения, и в стране вновь воцарился покой.

— О чем вы? — встревоженно спросил Кромвель.

— Я лишь подумал о том, как спокойно стало в нашем королевстве.

— Все ваши враги мертвы, ваша милость.

В день казни настоятеля и монахов аббатства Соули я зашел в покои Джейн и застал ее в слезах.

Мы с ней договорились провести утро вместе, чтобы обсудить отделку новых апартаментов королевы в Хэмптон-корте. Я думал, что моя Дженни — так я называл ее, когда мы оставались одни, — с удовольствием займется выбором деревянных панелей, украшенных искусной резьбой, тканей и прочей обстановки для обустройства покоев по собственному вкусу.

Повсюду валялись эскизы, куски дерева разных пород, материи всех цветов. Но она, похоже, даже не брала их в руки. Они окружали ее, словно опавшие лепестки отцветшего розового куста, однако Джейн не обращала на них внимания.

— Ну как, Дженни, — сказал я, входя в ее кабинет, — вы уже решили? Помнится, вам нравился пурпурный…

Мое настроение упало, как только я увидел выражение ее лица. Оно было преисполнено печали. Нет, нет, у меня не осталось сил на утешение; я сам нуждался в поддержке. Мне хотелось выкинуть из головы строптивых монахов.

— Значит, вы еще ничего не выбрали? — спросил я с мягким укором.

— Я… Все это вполне подходящее.

— Но возможно, что-то вам нравится больше? — Я постарался подавить раздражение в голосе. — Ваши новые покои должны превзойти…

— …лучшие образцы французского стиля, — закончила она за меня. — Но я же не мадам д'Эйли.

— Любовница Франциска лишена вкуса, — заявил я. — И кроме того, именно вам, Дженни, жить в этих апартаментах. Они строятся для вас. Поймите, мне хочется, чтобы вы обставили их по вашему личному желанию и вкусу, а не унаследовали от Уолси или… прочих обитателей.

— Да, конечно…

Тут мне пришла в голову мысль, что новые комнаты нужны были не ей, а мне. Я желал видеть жену в обстановке, не вызывающей неприятных воспоминаний.

— Выберите что-нибудь, Дженни. Это очень важно для меня, — взмолился я.

— С удовольствием. — Она наклонилась, подняла образец деревянной панели и устало добавила: — По-моему, это будет красиво смотреться на стенах в будуаре.

— Ореховое дерево. Прекрасно, любовь моя. А с ореховыми панелями отлично сочетается темно-зеленый цвет.

— Нет, мне не хочется зелени. Она слишком… традиционна. Лучше выбрать пурпурный.

Джейн показала мне один из оттенков палитры.

— Вестминстерский багрянец, — одобрительно кивнул я. — На редкость благородный тон.

— Возможно, мои желания и предпочтения не совпадут с вашими, — с улыбкой сказала она.

— Прошу лишь об одном: украшайте ваши комнаты так, как сочтете нужным, дабы и в ваше отсутствие я мог мысленно видеть вас там…

Я помолчал нерешительно. Следует ли говорить, что я заметил ее печаль?

— Неужели этот выбор настолько труден, что довел вас до слез? — наконец спросил я.

Она быстро опустила голову.

— Между нами не должно быть секретов, — как можно мягче произнес я. — Нам нечего стыдиться друг перед другом.

Она знала меня, знала обо мне все. И я был рад этому.

— Да, мне нечего стыдиться! А вам… вам должно быть стыдно! — воскликнула она. — Как раз сейчас приговоренных вами…

Ну вот, дождался…

— …монахов вешают…

Тогда уже дерзких мятежников из Соули.

— …и так издевательски — на колокольне!..

— Наказание должно соответствовать преступлению! Пусть устрашатся те, кто принял сторону бунтовщиков! Эти монахи — отъявленные изменники.

— Не монахи, — зарыдала она. — А вы!

Теперь я пришел в полное замешательство и изумление.

— Я не понимаю вас.

— Что заставило вас принять такие страшные решения? — крикнула Джейн. — Они безвозвратно изменят вашу жизнь! И вас!

Бедная невинная душа. Должно быть, она не способна понять меня. Я переступил через себя, когда после моей коронации приказал казнить Эмпсона и Дадли. После них все прочие были равнозначны.

— Надеюсь, вы ошибаетесь, — заверил я ее.

Зачем открывать ей свои истинные чувства? Дженни могла счесть их ужасными. И неприемлемыми.

— Какой мир унаследуют мои дети? Монастырей не будет, а святых отцов повесят на колокольнях?

Дети?..

— Дженни, неужели вы…

Я усердно молился, полагаясь на милость Господа, ибо существовало так много физических препятствий…

— Да. Я только что убедилась в этом…

Так вот из-за чего это расстройство. Слезы, сомнения, уклончивость.

Я обнял ее, прижав к себе крепкое стройное тело.

Чудо. Ибо я думал, что меня будет вечно преследовать тайное наказание и мне никогда не суждено увидеть благодатного ребенка.

* * *

В воскресенье во всех церквях пели «Те Деум», служили благодарственные молебны. Новость о будущем наследнике должна разлететься по всему христианскому миру. Пусть о ней узнают Папа, император, Франциск и уцелевшие мятежники Северной Англии. Поистине нам послан знак свыше. В стране вновь мир и покой. Прекратились ужасные волнения последнего десятилетия, подобные разрушительному урагану.

* * *

Природа пышно расцвела, и мы с Джейн провели лето в полнейшей гармонии. Как я уже говорил, счастье почти невозможно описать, и вряд ли мне это удастся. Трудно выразить чувства, которые переполняют душу. Хотя я мог бы, мог бы… оживить на этих страницах то время, припомнив всякие мелочи.

Дженни вела себя на редкость капризно. Она требовала то земляники, то вишни, то зеленого горошка, то ей вдруг до смерти хотелось жаркого из перепелок. Однако все ее желания мгновенно исполнялись. Я посылал срочных гонцов во Францию за ранней вишней и зеленым горошком и в Кале за перепелками. Комендант Кале доставил ко двору три дюжины упитанных перепелок (приобретенных во Фландрии), тщательно исполнив все указания относительно того, как довезти их живыми от Дувра до Лондона и как скоро после забоя их приготовить. За один присест королева съедала полдюжины пташек, весело посмеиваясь как над своими капризами, так и над изменившимися вкусами.