можно дольше и чтобы мои мысли не зацикливались на моем бедственном положении, я начал совершать длительные походы через холмы в поисках дичи, неся запас боеприпасов и рюкзак, наполненный сухарями и сушеным мясом. Во время одного из таких походов я прошел несколько миль от хижины и поднялся на вершину большого холма, откуда открывался широкий вид на море. Далеко на берегу я заметил какой-то предмет, вокруг которого собралась большая стая морских птиц, и, решив, что это выброшенный на берег кит или морской слон, я направился к тому месту. Обогнув выступ скалы и оказавшись в пределах видимости объекта, я чуть не упал от изумления. На берегу передо мной была корабельная лодка!

Я перешел на бег и, тяжело дыша, добрался до судна, из которого с криками вылетели сотни альбатросов и других птиц. Добравшись до борта лодки, я заглянул внутрь и в ужасе отпрянул. На палубе и на дне лежали тела шести человек с изуродованными морскими птицами лицами. Но даже в таком ужасном состоянии я узнал в них капитана Рэнкина и моих бывших товарищей по "Индевору". Я отшатнулся, потому что зрелище было тошнотворным и ошеломляющим, и, охваченный безумным и беспричинным страхом, я бросил ружье и побежал через скалы и холмы, изо всех сил стараясь оказаться как можно дальше от ужасной лодки.

Наконец, от полного изнеможения я упал на камни, но даже тогда потрясение было так велико, что я закрыл лицо руками, кричал и бредил, как сумасшедший, пока сознание не покинуло меня.

Как долго я оставался в таком состоянии, я не могу сказать, потому что, когда, наконец, я очнулся и оглядел окружающую меня местность, обнаружил, что блуждаю среди густого и колючего кустарника на крутом склоне холма, которого я никогда раньше не видел. Я был ужасно голоден и сунул руку в рюкзак в поисках еды, но обнаружил, что он пуст, если не считать нескольких крошек корабельного хлеба. Усевшись на ближайший камень, я жадно жевал их и пытался собраться с мыслями и разумом. Вскоре я пришел к выводу, что бредил долгое время и во время временного помешательства забрел слишком далеко. Мой рюкзак был полон, когда я впервые увидел лодку, а теперь пуст, и я рассудил, что, должно быть, съел свою пищу во время бессознательного скитания. Мои часы остановились, но это не имело значения, так как в течение многих месяцев я мог только догадываться о времени. Обыскав карманы, я не нашел компаса, но тогда для меня это не было большой потерей, так как я не сомневался, что, взобравшись на соседний холм, я смогу увидеть море и таким образом найти дорогу обратно к хижине, хотя признаюсь, что одна только мысль о том, чтобы снова приблизиться к отвратительным останкам моих товарищей, наполнила меня самым жутким ужасом и заставила меня сильно содрогнуться.

Язык и горло у меня пересохли, а твердые хлебные крошки еще больше усилили жажду, и я тотчас же начал пробираться вверх по склону через кустарник. Когда я добрался до вершины и огляделся, ни один сверкающий кусочек моря не встретился моему взору. Со всех сторон тянулись холмы с округлыми вершинами, все покрытые тусклым коричневато-серым кустарником, за исключением того места позади меня, где отдаленный ландшафт был скрыт от глаз более высокой грядой небольших гор. Хотя жажда стала невыносимой, я знал, что моя единственная надежда найти путь назад – подняться на высокий холм, и с замиранием сердца запинающимися шагами я направился к нему. Медленно и мучительно взбирался я по неровным и каменистым склонам, часто останавливаясь, чтобы передохнуть и восстановить сбившееся дыхание, но наконец поднялся на гребень и с тревогой оглядел горизонт. На мгновение у меня закружилась голова и перед глазами поплыл туман. Затем зрение прояснилось, и я увидел перед собой длинный пологий склон холма, покрытый редкими кустарниками, а внизу, далеко к горизонту, простиралась зеленая и приятная глазу долина, на дальнем краю которой поднимались высокие, изрезанные туманом, горы. Но хотя вода не радовала моих глаз, все же недалеко я увидел множество больших птиц, похожих на пингвинов, и быстро направился к ним. Они были глупы и бесстрашны, и через мгновение я убил первого попавшегося и жадно выпил его живительную теплую кровь. Это очень освежило меня, но, чувствуя, что все еще голоден, я собрал несколько яиц, съел их сырыми и, чувствуя сонливость, пробрался в укромный уголок среди скал и погрузился в глубокий сон без сновидений.

Я проснулся, чувствуя себя окрепшим, но слегка голодным, и сразу же набросился на беспомощных птиц и их яйца. Потом я обдумал свой следующий шаг, и так как, очевидно, не к чему было возвращаясь назад, я решил отправиться в долину, где, по моим расчетам, можно было найти воду, потому что, хотя кровь и сырые яйца несколько утолили мою жажду, все же жажда воды была непреодолима. Я не знал, найду ли я по пути других птиц, потому приготовил хороший запас мяса и яиц, и так как я заметил, что мои ботинки почти изношены, я обернул птичьи шкуры вокруг моих ног, закрепив их полосками кожи.

Сейчас я заметил, что эти птицы не были пингвинами, как я сначала подумал, и вообще не были похожи ни на каких птиц, которых я когда-либо видел. Поэтому я решил, что нахожусь далеко от берега, но у меня не было никакой возможности определить направление к морю или свое местоположение, потому что я не видел солнца с тех пор, как нашел лодку, хотя дни были достаточно ясными. Когда я подумал об этом, мне пришла в голову удивившая меня мысль, что я не страдаю от холода. Чем больше я размышлял об этом, тем больше удивлялся, ибо теперь, когда я пришел к мысли, что погода стояла довольно теплая, и я не видел ни снега, ни льда даже в расщелинах скал. Но у меня были другие дела, которые более занимали мое внимание, потому что жажда воды и желание удалиться от окружающего пейзажа заполняли мою голову, исключая все менее насущные дела, и час за часом я шагал по долине. С вершины холма она казалась покрытой мягкой травой, но когда я добрался до нее, то, к своему огорчению, обнаружил, что растительность была колючим кустарником с острыми листьями, чьи спутанные ветви образовывали почти непроходимые джунгли, которые мешали моему продвижению, делая его болезненным и медленным, почти на грани возможного. Вскоре я потерял всякое чувство времени и направления, но,