Харон встал с кресла, бережно сунув за пазуху плеер, а вслед за ним и кляссер с дисками.

— Существовала такая интересная наука — френология, — проговорил он, пристально глядя на портрет вождя немецкой нации. — Ее родоначальник, доктор Ламброзо, пытался определять преступные наклонности человека по строению черепа. У Вашего любимого фюрера в этом смысле весьма любопытное лицо. Лоб между бровями и линией волос низкий, но необыкновенно широкий, что говорит об уме и бесстрашии. Грубые брови указывают на презрение к закону. Маленькие площадки между бровями и глазами твердые и приподнятые, а это означает железную волю. Кожа на лице натянута туго — признак безжалостного характера. Под глазами впалость, благодаря которой видна линия, проходящая вниз по щеке, — черта сатанинского характера.

— Вы закончили? — бригаденфюрер с легкой усмешкой смотрел на Харона, только что нагло препарировавшего характер немецкого фюрера. — Охрана, отведите нашего нового друга в выделенное ему помещение.

* * *

«Выделенное помещение» оказалась тюремной камерой с одной-единственной обитой листовым железом дверью и тусклой лампочкой, свисающей на унылом красном проводе. Обитель аскета. Панцирная сетка, установленная на кирпичах, — аналог местной кровати, в углу ржавое ведро для отправления естественных надобностей.

Бесславный конец короткого пути.

Апологет присел на жалобно заскрипевшую сетку. Провести остаток жизни в подобном месте — пытка изощренного изувера. Здесь не было времени, лишь серые облупленные стены…

Еду приносили два раза в день, утром и вечером. Пару раз выводили подышать свежим воздухом в сопровождении неразговорчивых угрюмых солдат. Один из конвоиров всегда держал на поводке злобного черного пса по кличке Рэм, с ненавистью смотрящего на пленника. Рэм мечтал, чтобы Харон попытался бежать, и тогда собаку, наконец, спустят с цепи. Наивная хищная тварь. Можно попробовать застрелить конвоиров. Те наверняка не знали, что у пленника есть оружие. Вот только где достать патроны к «Гюрзе»? Но он не мог выстрелить в живого человека. Не поднималась рука. Даже в фашиста. В хищного зверя или мутанта — запросто, но только не в человека.

Сколько апологет пробыл в своем вынужденном плену? Ему казалось, прошел целый месяц, хотя на самом деле минула едва ли неделя. Неофашистский форт жил, судя по всему, довольно скучной жизнью. Время от времени из рейдов возвращались фашистские сталкеры — закованные в серую камуфлированную броню суровые бугаи. За пределами форта регулярно кого-то вешали, а по ночам порой мешали спать доносящиеся из глубоких подвалов вопли допрашиваемых. Кровавая опостылевшая рутина. Нудные будни примитивного человеческого зла. С апологетом никто не разговаривал. Бригаденфюрер больше не удостаивал его аудиенции, и только верный CD-плеер не позволял окончательно свихнуться от безудержной тоски и одиночества. О том, что случится, когда сдохнут батарейки, думать не хотелось.

Чужак в стране чужаков.

Ценный винтик в насквозь ржавом механизме, по какому-то нелепому недоразумению упорно продолжающем работать. На что он мог надеяться? Наверное, только на чудо. Но бывают ли чудеса в обреченном вымирающем мире? Если бы Харон по-прежнему верил в бога, то он попросил бы у него помощи. Но апологет давно утратил всякую веру. Утратил в тот момент, когда потерял тех людей, ради которых только и жил. Банально? Именно так. А потом его вера пошатнулась во второй раз, когда произошла Катастрофа. Как Господь Бог мог допустить такое? Или, быть может, это очередная проверка. Тест на прочность. Страшный, чудовищно жестокий тест, потому что испытываемых почти не осталось. Что скажут они, когда с неба неожиданно спустится небесное воинство, чтобы судить. Да и кого судить? И зачем? Все и так давно ясно. Выжившим дорога только одна — в ад. Но что им какой-то ад, когда они уже давно живут в нем! Наверняка там намного комфортнее, чем здесь. Хотя бы потому, что теплее… Но кто-то (Бог? Дьявол?) все-таки услышал его молитвы. Долгожданный день избавления настал. Но не было от этого никакой радости, потому что впереди ждал долгий путь боли, обагренный чужой и собственной кровью. Этот путь навеки менял Харона, превращая его в такое же чудовище, с которыми он все жизнь боролся.

Но иначе нельзя.

Среди людей.

По-другому.

Нельзя.

* * *

Та ночь выдалась на удивление тихой. В подвалах форта никого не пытали. Никто не визжал дурным голосом. Молчали суровые дознаватели. Неужели у фашистов закончились враги? В это верилось с трудом.

Апологет проснулся от странного звука. За дверью тюремной камеры происходила непонятная возня.

Кто-то сдавленно вскрикнул.

Затем щелкнул замок.

Харон вскочил с кровати. Дверь открылась. На пороге стоял высокий человек в выглядывающей из-под зимней камуфляжной куртки эсэсовской форме и сталкерском противогазе с широким стеклом улучшенного обзора.

— Надевай! Быстро!

Незнакомец протягивал респиратор.

Ноздрей коснулся странный сладковатый запах, голова закружилась.

— Быстрее, мать твою!

Апологет подчинился, трясущимися руками натянув защитный намордник.

— Чего стоишь, пошли! Газ действует только сорок минут!

Харон выбежал в коридор, споткнувшись о распростертое под ногами тело. Незнакомец в эсэсовской форме был не один, его сопровождали четверо громил в противогазах, вооруженных штурмовыми автоматами с навинченными на дула глушителями.

— За нами, живо!

Харон снова подчинился и не пожалел, потому что через несколько минут судорожного бега по темным коридорам оказался за пределами фашистского форта.

Снаружи царила ночь.

Длинный язык прожектора, установленного на крыше здания бывшей налоговой инспекции, лениво облизывал сугробы.

Эсэсовец медленно стянул противогаз и весело подмигнул оторопевшему Харону.

— Жданов, ты? — апологет не верил глазам. — Но как…

— Вы что же, Глеб Валентинович, действительно думали, что полковник просто так отпустит вас одного гулять по городу? — с усмешкой поинтересовался начальник безопасности Тринадцатого форта.

— Но как же вы…

— Мы ваши тени! Куда вы, туда и мы. Среди фашистов есть верные «Лимбу» люди, они провели нас внутрь, когда окончательно стемнело. Полагаю, как обычно, все свалят на тайных агентов красных.

Харон с облегчением рассмеялся.

Призрачный свет больно резал глаза. За серой пеленой сна и яви клубились зыбкие призраки. Реальность нехотя вползала в одурманенное хитрой химией сознание. Данька сопротивлялся, но невидимая сила настойчиво подталкивала к свету. Веки дрогнули. Сквозь ватную тишину пробились отдаленные, будто завывания холодного ветра в туннелях, голоса. Мальчик не мог разобрать слов.