Флоренс снова улыбнулась.

— Говорят, «закат» моей карьеры и заставил меня бежать из Голливуда и обратиться к религии для утешения. Они всегда забывали упомянуть, что я всю жизнь была спиритом. На самом деле я благодарила Бога за окончание моей карьеры — ведь это дало мне возможность заняться тем, чем, как всегда знала, я должна заниматься — посвятить себя всецело общению с потусторонним миром.

Я не боялась Голливуда и не сбежала оттуда. В нем нет ничего страшного. Это место и предприятие — не более того. То, что делают со своей жизнью попавшие туда, — это их собственный выбор. Так называемое «тлетворное влияние» там не больше, чем схожие влияния в любой другой сфере деятельности. Важно не само занятие, а склонность к разложению тех, кто им занимается.

Не то чтобы я не осознавала морального вакуума, обычно окружавшего меня. В многолюдных компаниях, на вечерних приемах меня всегда поражала атмосфера нездоровой скованности. — Она улыбнулась своим воспоминаниям. — Однажды вечером, ложась спать, я, как всегда, прочитала молитву. И вдруг осознала, что произнесла: «Отче наш, иже еси на небесах, Голливуд да будет имя Твое»[9]. — Флоренс с улыбкой покачала головой. — Через месяц я уехала и поселилась на востоке.

Фишер начал было говорить, но замер, откуда-то издалека услышав еле слышный кошачий крик. «Вот и кончилась передышка», — подумал он.

На лице Флоренс появилось страдальческое выражение.

— Гадкая тварь, — сказала она и хотела встать, но Фишер придавил ее к подушкам.

— Я посмотрю.

— Но...

— Отдыхайте, — сказал он и встал.

— Прежде чем уйти, не дадите мне мой кошелек?

Фишер прошел через комнату и принес ей его. Флоренс вынула оттуда медальон и протянула ему. Фишер взял его и прочел единственное выгравированное слово: «ВЕРЬ».

— Если веришь, все в тебе, — сказала она.

Он хотел вернуть медальон, но Флоренс сказала:

— Нет, оставьте у себя. Вам от меня с любовью.

Фишер выдавил улыбку.

— Спасибо. — Он положил медальон в карман. — Однако со мной действительно все в порядке. Беспокойтесь о себе, а не обо мне.

— Вы не поассистируете мне на сеансе, когда я отдохну? — попросила Флоренс. — Я в контакте с Дэниэлом Беласко, транс — кратчайший путь. Но я не хочу быть одна.

— Так вы не думаете об отъезде?

— Я не могу, Бен, и вы это знаете. — Она помолчала. — Так вы мне поассистируете?

Фишер смущенно посмотрел на нее и в конце концов кивнул:

— Ладно.

Он ушел, не сказав больше ни слова.

* * *

12 ч. 16 мин.

Было приятно ощутить на лице холодную воду. Кожу на обожженной икре стянуло, отчего двигать ногой было больно, но он не мог остановиться. Каждый раз, когда он вынимал из воды правую руку, боль в большом пальце усиливалась. «Мне это нужно», — думал он. Ведь он не плавал уже почти неделю.

Барретт доплыл до мелкого конца бассейна и остановился, схватившись левой рукой за ограждение. Эдит сидела на деревянной скамеечке у двери в парилку.

— Не переусердствуй, — попросила она.

— Не беспокойся. Еще два заплыва, и все.

Повернувшись, он поплыл снова и, закрыв глаза, прислушался к всплескам, производимым руками и ногами.

Барретт не знал, насколько атмосфера дома влияет на Эдит. Проснувшись, он попытался встать, не беспокоя ее, но как только пошевелился, она открыла глаза. В ее дыхании чувствовался запах бренди, и, встав, Барретт увидел на столе графин, а рядом серебряную стопку. Он поставил графин обратно в шкаф и сказал Эдит, что, наливая себе что попало, она подвергает себя серьезному риску. Она пообещала больше не прикасаться.

Барретт дотронулся до стенки в дальнем конце бассейна, развернулся и поплыл назад. «К завтрашнему вечеру нас здесь не будет», — подумал он. Если удастся без задержки запустить реверсор, определенно к вечеру можно будет уехать. Он улыбнулся про себя, подумав, имеет ли Эдит хоть какое-то представление, как реверсор переменит атмосферу в доме.

Он доплыл до мелкого конца бассейна и встал на дно, передернувшись от холодного воздуха. Эдит помогла ему подняться по ступенькам и накинула на плечи полотенце.

— Можешь побыть несколько минут в парилке? — спросил Барретт.

Она кивнула, протягивая ему трость.

— Думаю, это пойдет мне на пользу.

— Да. Заходи.

Эдит открыла тяжелую дверь.

— Тебе лучше снять верхнюю одежду, — сказал он.

— Хорошо.

Барретт бросил на деревянную скамью полотенце и, хромая, вошел в парилку, а Эдит с глухим стуком захлопнула дверь. Он застонал от удовольствия, ощутив на теле горячий пар, и, дыша сквозь зубы, нащупал обжигающе горячую скамью. Тогда Барретт тростью стал шарить вокруг, пока не нашел шланг, и, проведя рукой вдоль него до стены, повернул кран. Обдав скамью водой, он сел, поставил трость рядом и, наклонившись, стянул плавки.

Барретт посмотрел в сторону двери. Что-то Эдит долго возится. Он нахмурился. Снова вставать не хотелось. И все же не следует оставлять ее одну дольше чем на несколько секунд.

Он уже было встал, когда дверь открылась, и Барретт увидел очертания ее фигуры. Он удивился, увидев, что она сняла всю одежду.

— Сюда, — сказал он, когда дверь захлопнулась.

Надо не забыть ввинтить лампочку поярче. Та, что наверху, или слишком слабая, или вся покрылась грязью, или и то и другое.

Эдит осторожно пробиралась через заполненное паром помещение и тихо вскрикнула, наткнувшись на струю холодной воды. Барретт подтянул шланг и полил скамью рядом с собой, морщась, когда вода попадала на ногу. Он отбросил шланг, и Эдит села рядом. Барретт слышал, как осторожно она дышит, чтобы горячий воздух не попал в горло.

— Все в порядке? — спросил он.

Она закашлялась.

— Никак не привыкну дышать в парилке.

— Попробуй плеснуть в лицо водой и это время вдохнуть.

— Ничего, уже хорошо.

Барретт закрыл глаза и ощутил, как влажный жар просачивается в тело. Он вздрогнул, когда Эдит наступила ему на ногу. А через несколько мгновений она прижалась к нему и поцеловала в щеку.

— Я люблю тебя, — сказала она.

Барретт обнял ее рукой за плечи и откликнулся:

— Я тоже тебя люблю.

Она снова поцеловала его в щеку, а потом в уголок рта. Он ощутил возбуждение, когда она прижалась к нему губами. Барретт открыл глаза, ощутив, как ее рука потянулась к низу живота. «Что с ней?» — подумал он.