Я широко открыла дверь в сад, Борис подполз поближе к камину, коты радостно шмыгнули во двор, из ванной донеслись шум воды и урчание моего массажного коврика. Я налила себе рюмку коньяка и села в кресло. Однако этот день заканчивается приятно, я буду спать как убитая еще каких-то десять дней. Через десять дней вернется Агнешка, и малолетка будет ковыряться в их компьютере и стирать их файлы. Я подумала об этом с облегчением, хотя обожаю своего племянника. Но предпочитаю обожать на безопасном расстоянии.

— Тетя! — Петрек появился на пороге, а я аккуратно спрятала рюмку за кресло — зачем ребенку видеть, каким образом тетя лечит себе нервы? — Тетя, там набирается вода, а я пойду спать…

— Давай-ка живо! Спасибо! — сказала я и улыбнулась, а племяннику как будто кто-то снял горб. Он расправил плечи, подбежал и поцеловал меня в щеку.

Маленькому мужчине не так уж много нужно для счастья, жаль, что у них это проходит с годами. Я отпила глоток коньяка и включила телевизор. На экране некий господин посылал некой даме свою фотку из сортира — мол, ему нечем вытереть задницу. А прежде печальная дама, как только увидела этот снимок, немедленно поняла, что он ее бросил из-за отсутствия туалетной бумаги, а не из-за другой дамы, и, просияв от счастья, кинулась к нему с рулоном. Это была реклама телефона, который, оказывается, фотографирует. Какое счастье, что у меня нет сотового телефона, тем более такого, по которому какой-то тип может мне продемонстрировать свой грязный «антифэйс». Брр, как омерзительно! И тут я вспомнила, что в ванной набирается вода.

Когда я открыла дверь, оттуда выплыла волна белой пены с хвойным ароматом. Я бросилась к кранам, затем к розетке и выключила массажер. А затем, по щиколотку в воде, села и расплакалась.

Но откуда же малолетке знать, что не добавляют в ванну жидкость для купания, если работает гидромассажер?

Я собирала по квартире воду до полуночи. Моему полу катастрофически не везет. Его уже в третий раз за последние несколько недель до основания промывают.

Пол может этого не выдержать. Пена добралась до кухни и до комнаты, в которой сном праведника спал племянник. Единственная польза от случившегося состояла в том, что поубавилось коньяка в бутылке, потому что на трезвую голову я бы не смогла заниматься уборкой ночью. Да и пол в итоге блестит как никогда и благоухает хвоей. Я рухнула в постель в час ночи и мгновенно, как суслик, заснула. В три меня разбудил телефонный звонок. Я ничего не соображала.

— Ютка, что с тобой происходит? — услышала я в трубке голос моего Голубого.

— Который час? — невпопад спросила я, потому что еще не пора было вставать, ей-богу!

— Ютка, это я — Адам! — Далекое эхо неслось по проводам, и хотя некая часть моего «я» бодрствовала, но явно не та, которая отвечает за общение. Большая часть меня спала. — Что случилось?

— Ничего, — пробормотала я в трубку, — все в порядке. А как ты?

— Ты сделала визу? Вы приедете? — Адам удалялся в синюю даль. — Почему ты не пишешь?

— Не знаю… Понятия не имею… — Я должна куда-то ехать? Сегодня? Ночью?

— У тебя какой-то странный голос… У тебя точно все в порядке?

— Да… да, — прошептала я из последних сил. — Я стерла всю почту, завтра пошлю тебе емельку с работы…

— Как это — стерла? — допытывался Голубой, но у меня от усталости закрывались глаза, и, наверное, я переусердствовала с содержимым бутылки… — Нельзя все стереть!

К сожалению, можно. Если у тебя способный племянник, тогда все можно.

— Я напишу тебе завтра из редакции, — шепнула я в трубку.

— Целую тебя. — Мой любимый чмокнул меня перед сном.

— Я скучаю по тебе, — сказала я и повалилась на кровать, прямо возле Сейчаса, который примостился около подушки.

Почему именно в Америке другое время, не такое, как в Польше? Если разобраться, нет никаких оснований для такой разницы. Было бы гораздо лучше, если бы мы жили, как и прежде, на Земле, имеющей форму плоской тарелки, которую держат слоны, стоящие на панцирях черепах. Конечно, было бы лучше. Так нет, Копернику понадобилось открыть, что Земля круглая, и именно поэтому у меня ночь, когда у единственного в моей жизни любимого — день. Проснувшись утром, я не могла сообразить, почему телефонная трубка лежит на кровати в клубках шерсти Бориса, мне казалось, что звонил Адась, и до чего же было досадно, что я ничего из этого сна не помнила.

У меня нет времени, нет времени, нет времени. Утром — подъем, забрасываю малолетку в школу, второпях что-нибудь покупаю, потом редакция, теперь мне приходится бывать там ежедневно, племянник самостоятельно возвращается на поезде из школы и сам компостирует билеты. Тося появляется дома вечером. Она либо учится, либо ездит с подругами по магазинам, они выбирают платье на школьный бал — в среднем два раза в неделю, а выходные проводит у отца, мне она заявила, что никоим образом не может пропускать учебу.

Иначе говоря, прощай, Америка, — не оставлю же я дочь на праздники одну.

Не знаю, как успевают другие женщины, хотя бы те, у которых двое, трое, а то и четверо детей. Не знаю, как я справлялась с маленькой Тосей. Не помню. Наверное, я уже стара для таких детей. Но ведь Агнешка старше меня и справляется. А Гжесик намного старше Агнешки. Но они отгуляли свое, прежде чем обзавелись детьми. Весьма разумно.

Я написала Голубому, что мы не прилетим, наврала, что якобы на Рождество мы собираемся к моему брату, потому что он сломал ногу и не сможет приехать к нам. Чтобы не огорчать Адасика, что это из-за Тоси. Пусть уж Адась обижается на судьбу, столь неблагосклонную к костям моего брата. Мне было не очень приятно из-за этой маленькой лжи, но ведь я поступаю так не часто. Собственно говоря, редко, почти никогда. И как правило, из лучших побуждений — думаю, мне это зачтется.

Когда я сказала моей маме, что мы остаемся, она облегченно вздохнула, зато мой отец заявил, что будь он на моем месте, то поехал бы, потому что кто его знает, сколько еще просуществует Америка.

Тося просидела вчера со мной до часа ночи. Ее потянуло на разговоры, и статья о сектах, которую я пыталась написать, изнывала от тоски в одиночестве. Тосю всегда тянет на серьезные разговоры около полуночи. И мы болтали с ней о жизни, о разлуках, о прощении и зрелости. Когда я призналась, что решила тоже не ехать в Америку, она от радости бросилась мне на шею.

— Знаешь что, мамуль? С тех пор как появился Адам, я все время была на втором месте. Теперь я вижу, что ты меня любишь.

Честно говоря, мне стало неприятно. Где-то в самых дальних уголках моей души живет тоска по взрослой дочери, которая не ставит себя в один ряд с мужчиной. Тосю я люблю больше всех на свете, но как дочь. Адасика — как мужчину. Как можно сравнивать два эти чувства? На что я рассчитывала? Что она скажет: «Дорогая мамочка, поезжай, я с радостью останусь»?