Мощный воевода, постоянно облаченный в яркие блестящие доспехи, не в силах был смирить бунт воев. Пришлось договариваться со Сфенкелем об очередности и славянских отлучек. Так прошла первая седьмица стояния под Аркадиополем.

В полдень Варда Склир пригласил Иоанна Алакаса подняться на стены.

– Смотри! – усмехнувшись, протянул магистр руку, указывая на беспорядочные передвижения противника. – Я знал, что к этому все придет. Теперь можно и ударить! Без строя их конница не выдержит и превратится в стадо избиваемых баранов. Пешцами займемся чуть позже.

– А как же две недели объявленного епископом перемирия? – поднял брови глава тяжелой кавалерии.

– Дело Феофила – тянуть время. Наша задача – рассеять толпы варваров. Победителей не судят, легат! А победа сама падает нам в руки. Завтра под утро выводи свои центурии и прячь их вон в тех зарослях. Не спеши, дождись, когда конные явят тебе свой фланг.

– Я буду один?

– Нет конечно. Я выйду тоже. В городе останутся лишь две когорты…

Очередное летнее утро было приятно прохладным. Владиславу показалось даже, что он на какой-то миг перенесся на берега любимого с детства Волхова и влажный бодрящий ветерок легко снимает с лица остатки крепкого сна. Но лишь на миг: звон удил, скрип кожаных ремней, мерный топот сотен лошадиных копыт вновь вернули юношу на фракийскую землю. Он осмотрелся по сторонам. Около двух тысяч печенегов отправились на очередную изгонную охоту по долинам и перевалам, надеясь вновь отыскать добычу на уже изрядно опустошенных землях византийской империи. Сотня княжича присоединилась к ним.

Снова память вернула Святославовича на несколько часов назад. Монашка горного монастыря, подарок Кури Владиславу, отведала в ту ночь своего первого мужчину. Испуганная отчужденность первых ласк, страх неизбежной боли, короткий вскрик и… рождение новой женщины, неистовой в доселе непознанной страсти и способной испить мужскую силу до самого дна. Сейчас она продолжала спать в славянском шатре с милой улыбкой на губах. Юноша сладостно представил начало новой ночи, мотнул головой, толкнул жеребца пятками и поравнялся с печенежским князем.

– Спасибо за подарок, Куря!

– Что, сладко любила девка? Жалеешь, что со мной поехал? Отдыхал бы сейчас и дальше на ее животе.

– Удел воина – седло! – стремясь казаться взрослее и мужественней, ответил княжич, однако его лицо, еще не познавшее бреющего острия, сияло от удовольствия. Ночь любви, бодрая скачка, близкая охота на врагов – что может быть прекраснее в семнадцать лет?!

Они проехали еще с милю. Неожиданные возгласы, докатившиеся сзади, заставили обоих одновременно натянуть удила и обернуться. Под стенами крепости начиналась какая-то замятня. Доносился гул, крики, из южных ворот блестящей змеей выползало войско, головной своей частью далеко отодвинув заставы славян. Над лагерями осаждающих начала клубиться пыль, пошло многосотенное движение войск.

– Греки решились на вылазку! – громко крикнул Куря. – Конец перемирию!! Теперь твой удел не только седло, но и сабля, княжич! Держись ко мне поближе!!

С этими словами степняк ожег плетью горячего коня и стрелой полетел обратно. Владислав за ним, лишь махнув призывно своей сотне. Ветер выжимал слезы из глаз. Менее привычный к седлу, чем печенеги, русич испытал невольное чувство страха от подобной езды, но вида старался не показать. Его воины приотстали, вокруг были лишь люди Кури. Стены крепости росли на глазах. Икмор и Сфенкель уже строили пехоту в две линии, обращая их лицом против ровного строя греческого легиона. Печенежские тысячи, не успевшие покинуть стоянку, узрели своего князя и громадной шумной толпой устремились ему наперерез. С диким гортанным криком Куря вытянул блестящую полоску острой стали вперед, указывая войску направление бешеной скачки. Он решил ударить грекам во фланг и тыл, смять слабое прикрытие конных и сломать четкие квадраты манипул.

Над печенегами повис долгий торжествующий гортанный вой. Всадники на ходу вытягивали из-за спин луки, накладывали длинные стрелы и пускали их черным дождем на ощетинившиеся остриями копий квадраты. В ответ полетели такие же пернатые посланцы, засвистели выпущенные из пращей свинцовые шарики. Голова одного из скакавших перед Владиславом всадников вдруг вспыхнула алыми брызгами, руки вскинулись вверх, роняя саблю. Куря обернулся и зло крикнул:

– Голову!!! Прикрой голову щитом, сопляк!!! Очнись!!

Вовремя брошенная подсказка пришлась более чем кстати. Едва Владислав вздел левую руку, как по обитому медью кругляшу щита дважды что-то ощутимо ударило. Лишь позже княжич узрел торчащую стрелу и вмятину от камня. Для страха времени не осталось: стена накатила на стену, пришло время работать копьем и саблей.

Перед наклоненными копьями русич непроизвольно натянул узду, но подпираемый общей неистовой массой коней, жеребец лишь злобно ощерился. Пронзенный сразу тремя жалами, он вздыбился и стал заваливаться на левый бок. Владислав успел высвободить ноги и выпасть из седла. Словно какая-то сила толкнула неопытного воя под брюхо агонизирующего животного, и это спасло человека от смерти под копытами. Он пролежал на земле несколько минут, пытаясь прийти в себя.

Тем временем полет конницы сменился суетной пляской лошадиных ног на одном месте. Ярость наскока исчерпала себя, в страшной тесноте конные рубили пеших, пешие пытались достать копьями и мечами конных. Греки били и в лошадей, прекрасно понимая, что спешенный степняк уже не воин.

Владислав стряхнул оцепенение, поднялся на ноги. Рядом конь тащил за собой зацепившегося сапогом за стремя убитого хозяина. Русич перехватил поводья, подчинил своей воле жеребца, вскочил в седло. Бунчук печенежского князя черным конским хвостом качался неподалеку. Юноше инстинктивно захотелось быть вновь рядом с опытным Курей, и княжич начал прорубать к нему дорогу.

Далее опять случилось нечто непонятное. Словно невидимая мощная длань надавила вдруг сбоку на половецкое войско. Конница вспятила, неуправляемо двинулась прочь от расстроенных рядов греков. Вопли ужаса понеслись вместо недавних победных криков. Затем стала видна и причина: сплошной ряд закованных в пластинчатые железные доспехи всадников на закрытых бронями конях победно двигался вперед. То Иоанн Алакас со своими «бессмертными» терпеливо выждал, когда печенеги ввяжутся в сечу и откроют ему свой фланг! Практически неуязвимые для стрел и сабель, латники били и топтали защищенных лишь кожаными доспехами степняков, превращая недавно грозное воинство в беспомощную растерянную рать!

Владислав увидел, как Куря начал упорно отбиваться от грека с пышным алым пером на шлеме. Щит печенега треснул под ударом меча, сабля князя лишь высекала искры от ударов о доспехи. Осознавая, что жить побратиму отца оставались считанные мгновения, княжич послал вперед коня, исторг нечеловеческий вопль и прямой рукой послал булатное темное лезвие в незащищенную забралом нижнюю часть лица. Потом вдруг наступил темный безмолвный провал…

Тяжело ранивший легата Алакаса и спасший Курю Владислав получил рубящий удар мечом меж лопаток от подоспевшего центуриона. Кольчуга поддалась, пропуская сталь. Юноша бездыханно пал на залитую кровью землю. Он уже не мог видеть, как печенеги в своем паническом бегстве смяли строй славянских дружин, как вышедший из северных ворот второй легион сомкнул смертельные объятия греческого войска, как скоротечный бой перешел в неистовое избиение. Более половины союзной рати осталось лежать под стенами Аркадиополя, радуя взор Варды Склира. Сфенкель и Икмор сумели пробиться с остатками дружин сквозь ослабленные ряды первого легиона. На их счастье, вся конница греков обратилась против печенегов и угров, добивая кавалерию врага, прижатого к горным склонам. Для преследования русичей у «бессмертных» уже просто не хватило сил…