– А в прошлом году мой сосед Карапет ночью на буйвола налетел! Буйвол дальше пошел, а Карапет два месяца в больнице лежал, еле выжил! – продолжал веселить нас Сетрак. – А тут, смотри, ущелье впереди, машина военная упала, триста метров летела! Все умерли!

При этом нам навстречу из-за каждого поворота практически лоб в лоб вылетали легковушки, автобусы, грузовики. У меня что-то сжималось в районе солнечного сплетения, и я малодушно прикрывал глаза.

– А тут совсем смешной случай был! – бросив руль на повороте и показывая пальцем на длиннющий склон, который под углом сорок пять градусов шел к морю, захохотал Сетрак. – Одна фура с ереванскими номерами в поворот не вписалась, машина с трассы соскочила и вниз понеслась! Водитель из кабины высунулся и кричит: “Помогите, помогите!” Кто же ему поможет?!

И правда, какой смешной случай. Это просто моя работа в реанимации начисто чувство юмора отбила. Слишком живо себе все представляю. Нездоровый больничный реализм.

– Тамарка! Тут на твоей исторической родине с обратными билетами труба! – нагло врал я с переговорного пункта. – Переставь мои первые сутки с четырнадцатого на семнадцатое! А я тебе за это календарь с Кикабидзе куплю, на стенку повесишь!

– Пошел ты на хер со своим Кикабидзе! – справедливо возмущалась Тамарка. – Скотина, календариком отделаться решил! Чтобы тапочки мне резиновые привез! Розовые или красные, тридцать восьмой размер!

Потом я узнал, как она во время перекуров сообщала всем:

– Лешка, достал уже! Каждый день по межгороду звонит!

Со временем мы снова стали выползать на море, но уже без экстремизма. Начали уважать силу южного солнца и принимать его лучи как полагается – дробно и не форсируя.

На пляже, кроме нас, почти никого не было. Каждый день к нам подходил местный фотограф, загоревший дочерна молодой мужик. Но мы традиционно отказывались от группового портрета на фоне моря, считая это лишним и пошлым.

А вечерами у нас была культурная программа, Сетрак раздобыл у друзей видеомагнитофон, поставил под навес у гаража и устраивал киносеансы, которые заканчивались, как правило, под утро.

На следующий день мы жарко спорили, кто кому накостыляет, Брюс Ли Сильвестру Сталлоне или же наоборот. А иногда, отдыхая от фильмов, я играл с Сетраком и его друзьями в карты, в “буру” или “козла”.

Раз в неделю мы предпринимали дальние вылазки, например, Сетрак отвез нас на знаменитое озеро Рица и по блату устроил экскурсию в новоафонские пещеры, где Роме больше самих пещер понравился маленький поезд, который ходил по тоннелю, настоящее мини-метро.

Мы действительно были у него в гостях, с нас никто не брал деньги ни за жилье, ни за еду. Но, чтобы не быть совсем уж нахлебниками, я каждый день старался делать Сетраку массаж, а Лена помогала Майрам по хозяйству.

Мне невольно доводилось подслушивать, пока я курил на балконе, как Майрам, разбирая с Леной многочисленные вещи, говорила:

– Лена-джан, скажи Сетраку: “Сетрак, почему не одеваешь что тебе мама купила? Почему брюки не носишь, которые шестьдесят рублей стоят?”

Отпуск подходил к концу, практически все деньги, которые были с собой, остались при нас. В последний день мы все-таки плюнули на условности, взяли и сфотографировались на пляже. Радуясь, что наконец заполучил таких лопухов, фотограф заставлял нашу троицу принимать различные позы, менял композицию и зафотографировал до исступления, аж на целых сорок восемь рублей.

Мы начисто забыли про этот эпизод, но где-то в конце октября, когда уже выпал снег, по почте в Москву пришел туго набитый конверт.

Там было два десятка фотографий, где мы стоим на фоне моря, и на каждой в правом углу сложной вязью написано “Сухуми-86”.

У Сетрака в гостях мы провели ровно месяц. Это был наш первый полноценный летний отпуск, не омраченный очередным провалом в институт. Да и вообще настолько далеко в моем сознании отодвинулись героические медицинские будни, будто мне все это когда-то приснилось. В последний вечер, когда я курил на балконе и любовался звездами под пение цикад, то с неподдельным удивлением понял вдруг, что меня опять ждет тяжелая суточная работа, снова будет кровь, грязь и каталки с мертвецами.

Спасибо тебе, Сетрак Айказович, что ты хоть на время дал мне это забыть.

Андрюша Орликов решил завязать с хлопотной жизнью реаниматолога, поступив в клиническую ординатуру при Кардиоцентре. В конце августа он накатал заявление об увольнении и был таков, а мне сразу стало одиноко. В принципе, Андрюша все сделал правильно. Кардиолог – специальность востребованная, не скучная, да и работа не на износ.

В реанимацию мы пришли с ним в один год и в один месяц. В первый раз я увидел его во время пятиминутки в ординаторской, где он сидел на диване, румяный, длинноволосый, похожий больше на рок-музыканта, чем на врача, и с очень серьезным видом пытался незаметно для окружающих жевать резинку. Наряжен он был в какой-то явно импортный халат, из нагрудного кармана которого торчала ручка “паркер”. Его почти сразу поставили дневным доктором в первый блок, поэтому мы виделись с ним достаточно часто.

Мое пристальное внимание Андрюша привлек тем, что после одной совместно произведенной трахеотомии он в протокол операции в качестве ассистента вписал меня. Обычно никто этого не делал, потому что медбрат никак не может числиться ассистентом на операции. Так я впервые попал в историю.

Мы стали частенько болтать о разных вещах во время перекуров на эстакаде. Летом – что хорошо бы осенью сходить за грибами. Осенью – что нужно зимой покататься на лыжах. Зимой – что неплохо бы взять короткий отпуск да и махнуть весной в Таллин. Весной сокрушались о том, что из-за плотного графика нам ничего не удалось совершить. И с легким сердцем переносили задуманное на следующий год. Ведь у нас вся жизнь впереди.

К тесному общению мы приступили сразу после памятного празднования Нового, 1983 года, когда мы четверо – Витя Волохов, Ваня Рюриков, Андрей Орликов и я, – завершив первого января праздничную вахту, вылезли на свет божий из подвала, словно четыре танкиста, с бодуна потерявшие своего Шарика. В подвал после дежурства нас заманил Витя Волохов и, убеждая в необходимости опохмелки, заставил распить из горла бутылку теплой водки, от которой всех сразу стало тошнить. А выбирались мы на улицу через морг, все почему-то в побелке, в скособоченных шапках и болтающихся по земле шарфах.

В морге посреди траурного зала стояла наряженная елка, вокруг которой водили нестройный хоровод похабно накрашенные девицы. Увидев нас, они хриплыми голосами стали спрашивать санитаров, что это еще за алкаши привалили с утра пораньше.

Получив ответ, что мы дежурная реанимационная бригада, барышни чрезвычайно заинтересовались нашей компанией и стали наперебой приглашать на белый танец. Танцевать с этими снегурочками нам не хотелось совсем, и мы попросту сбежали. Минут десять еще стояли на улице около морга, обнимались, целовались, никак не могли расстаться.