Я знаю, как окончу свои дни, дон Сальваторе. Все, что произойдет со мной в мои последние годы, я предвидела. Я потеряю разум. Не возражайте. Я все объясню вам. Это уже началось. Да, я потеряю разум. Буду путать лица и имена. Все будет в тумане. Я знаю, что моя память станет белым полотном, и я не буду больше ничего различать. Превращусь в маленькое высохшее тело без воспоминаний. В старую женщину без прошлого. Некогда я уже видела подобное. Когда мы были детьми, одна из наших соседок впала в старческое слабоумие. Она уже не помнила имен своих сыновей. Не узнавала их, когда они подходили к ней. Ее тревожило все окружающее. Она полностью забыла всю свою жизнь. Ее находили на улицах, где она бродила как бездомная собака. Она утратила контакт со всем окружающим ее миром и жила со своими призраками. Вот это ждет и меня. Я забуду все, что вокруг меня, и останусь со своими мыслями о моих братьях. Все воспоминания исчезнут из моей памяти. Это хорошо. Такой конец мне подходит. Я забуду собственную жизнь. Я пойду к смерти без страха и колебаний. Мне не о чем будет печалиться. Это приятно. Забвение облегчит мне тяжесть ухода. Я забуду, что у меня двое сыновей и что одного из них у меня отняли. Забуду, что Донато умер и море оставило его у себя. Я забуду все. С легкостью. Я словно стану ребенком. Да. Это моя жизнь. Я тихо растворюсь. Я буду умирать понемногу каждый день. Я покину Кармелу Скорта без раздумий. В день своей смерти я даже не вспомню о том, что жила на свете. Я не буду тосковать из-за того, что покидаю всех своих близких, они станут чужими мне.

Остается только ждать. Болезнь сидит во мне. Она быстро все закончит.

Мне никогда не придется поговорить со своей внучкой. Я умру раньше, чем она подрастет, или, если я еще проживу до тех пор, не смогу вспомнить, что хотела рассказать ей. А хотела бы многое. Все смешается в моей памяти. Я уже ничего не буду помнить. Начну что-то бормотать ей. Напугаю ее. Раффаэле был прав, надо, чтобы все было сказано. Я рассказала вам все. А вы расскажете ей, дон Сальваторе. Когда я умру или когда стану просто бессловесной куклой, вы расскажете ей все вместо меня. Анна. Я не знаю, какой женщиной она станет, но мне хотелось бы, чтобы в ней осталось что-нибудь от меня.

Вы расскажете ей, дон Сальваторе, что это не вздор — утверждать, будто ее бабушка была дочерью старого поляка по фамилии Корни. Вы расскажете ей, как мы решили быть Скорта и держались друг друга, сплоченные этим именем, согревая друг друга своим теплом.

Ветер уносит мои слова. Я не знаю — куда. Он рассеивает их по холмам. Но постарайтесь хотя бы некоторые из них донести до Анны.

Я уже так стара, дон Сальваторе. Теперь я буду молчать. Спасибо, что вы пошли со мной. Возвращайтесь, вы ведь хотите этого? Я устала. Возвращайтесь. Не тревожьтесь за меня. Я еще побуду здесь, подумаю обо всем. Спасибо, дон Сальваторе. Я прощаюсь с вами. Кто скажет, узнаю ли я вас при следующей встрече? Ночь теплая. Погода дивная. Я остаюсь здесь. Мне было бы приятно, если бы ветер решился унести меня.

Еще минуту назад все было спокойно, и жизнь текла тихо и мирно. Еще минуту назад табачная лавка была полна народа, как и каждый день в начале этого лета 1980 года. Деревню наводняли толпы туристов. Целыми семьями они располагались в кемпингах на берегу. За три летних месяца деревня зарабатывала себе на год. Население Монтепуччио увеличивалось в три раза. Все менялось. Приезжали молодые девушки, красивые, свободные, привозили свои наряды — последний крик моды Севера. Деньги текли рекой. В три летних месяца жизнь в Монтепуччио становилась сумасшедшей.

Еще минуту назад это была толпа радостных загорелых людей, элегантных женщин и веселых ребятишек, которые толпились на корсо. Террасы был заполнены. Кармела смотрела на беспрерывный поток туристов. Теперь это была старая женщина с высохшим телом и вялым умом, которая проводила свои дни на маленьком соломенном стуле, прислонясь к стене лавки. Она стала тенью, как и предвидела. Память покинула ее, ум помутился. Она стала как бы новорожденным младенцем в морщинистом теле. О ней заботился Элия. Он нанял одну женщину из деревни, которая кормила и переодевала ее. Говорить с ней было уже невозможно. На мир она смотрела с беспокойством. Во всем ей виделась угроза. Иногда она начинала стонать, словно ей выкручивали руки. Ее терзали тайные страхи. Часто, когда она была в возбужденном состоянии, можно было видеть, как она бродит по улицам квартала, выкрикивая имена своих сыновей. Приходилось терпеливо успокаивать ее, уговаривать вернуться домой. Случалось, что она не узнавала своего сына. Все чаще и чаще. Глядя на него, она говорила ему: «Мой сын Элия сейчас придет за мной». В такие минуты он стискивал зубы, чтобы не разрыдаться. И ничем нельзя было помочь ей. Все врачи, которых он приглашал, подтверждали это. И ему оставалось лишь сопровождать ее по этой медленной дороге старости. Время постепенно пожирало ее, и оно начало свое торжество с головы. Она стала просто пустым телом, в котором изредка вспыхивали искорки разума. И тогда она своим прежним голосом спрашивала, что нового в деревне. Не забыли ли поблагодарить дона Сальваторе за присланные фрукты? Сколько лет Анне? Элия привык к этим обманчивым всплескам просветления. Они были как спазмы. А она тут же погружалась в глубокое молчание. Теперь, когда она выходила, ее всегда кто-нибудь сопровождал. А если она оказывалась одна, то со слезами блуждала по деревне в сплетении улочек, которые уже не узнавала.

Она никогда больше не заходила за церковь, туда, где стояла изъеденная временем старая исповедальня. Она не здоровалась с доном Сальваторе, когда случайно встречала его. Все лица стали ей незнакомы. Окружающий мир стал для нее чужим. Она больше не имела к нему отношения. Она сидела на своем плетеном стуле, иногда что-то тихо бормоча и кусая себе пальцы или с детской радостью лакомясь жареным миндалем, который давал ей Элия.

Еще минуту назад она была там, на своем стуле, со взглядом, обращенным в беспредельность. Она слышала, как за стеной, в лавке, Элия разговаривал с покупателями, и звука его голоса ей было достаточно, чтобы знать, что она на своем месте.

И вдруг деревня вздрогнула. Люди на улицах застыли. Грохот потряс все. Он пришел ниоткуда. Он был здесь. Повсюду. Можно было бы сказать, что это трамвай проехал по асфальту. Женщины побледнели, почувствовав, как земля зашевелилась под подошвами их летних туфелек. Казалось, что-то пробежало по стенам домов. Стекла в рамах зазвенели. Лампы на столах попадали. Стены заколебались, словно бумажные перегородки. Жителям Монтепуччио показалось, что они построили свою деревню на спине какого-то зверя, который вдруг проснулся и отряхивается после вековой спячки. Туристы с удивлением смотрели на местных жителей, и в их глазах стоял недоуменный вопрос: «Что происходит?»

Потом чей-то голос завопил на всю улицу, и его тут же подхватили десятки других голосов:

— Terremoto! Terremoto![24]