Сентябрь получился прохладным…

Выпрямился, приблизился к ней, по носу щелкнул, усмехаясь, когда она реагирует привычно — морщится и увернуться пытается…

Чисто сестренка…

— Ты знаешь, кому спасибо надо сказать…

А потом снова морщится, отворачивается, губу закусывает. Упертая… И испуганная.

Извела мужика. Пусть заслуженно, но не до конца жизни же его мариновать.

Видно ведь, что тоже скучает. Но дистанцию держит.

— Как он?

Гаврила знал, что можно больше ничего не говорить — развернуться и уйти, он просто вкинул новое зернышко. Как прорастет — так прорастет.

Но по лицу Агаты гуляли сомнения, поэтому он притормозил. Ну они и вылились в вопрос.

На который он даже и не знал, как ответить…

— Херово, Агат. Не знает, что ты оставила. Боится спрашивать.

Гаврила опустил взгляд, кивнул на футболку, Агата снова прикрыла живот рукой…

Всё же дурацкая привычка. Даже бесит немного. Ничто же не угрожает… Зачем рыпаться?

— Скажи ему, Агата. Пожалей пацана. Можешь и дальше морозить, но он места себе не находит, правда. Думает, что ребенка своего грохнул.

Агата почувствовала, что у нее перехватывает дыхание, выдержать взгляд Гаврилы не смогла.

Опустила свой, кивнула.

Звучало жутко. И не выглядело такой уж справедливой расплатой. И удовольствия не доставляло. Она же тоже не садистка. Только боится…

Боится, что она его только подпустит, а потом… Всё по новой.

— Ладно, не грузись. Взрослый, в конце концов. Справится. Но и ты не тяни. Понимаешь же, что раз оставила — сказать придется. Он захочет хотя бы посмотреть. На сына.

Гаврила сказал, усмехаясь, Агата мотнула головой.

— Еще рано. Пока неясно.

Пояснила, как неразумному, но тот только шире улыбнулся, смотрел в лицо сначала, а потом подмигнул, разворачиваясь.

И понимание, что он имел в виду, заставило Агату вновь покраснеть, пытаясь справиться с улыбкой.

У Кости-победителя точно будет сын.

Она и сама это чувствовала, но осознание, что посторонний человек мыслит так же, смущало.

А стоило подумать, что и сам Костя тоже, наверное, если бы знал… В очередной раз перевернуло что-то в грудной клетке.

Жалость и горечь. Страх и надежду…

Гаврила ушел, Агата замкнула за ним дверь, вернулась на кухню, вылила недопитый чай в раковину, чашку сполоснула.

Дальше разгрузила очередную порцию привезенных ей продуктов…

Гаврила — та еще мамочка. Складывалось впечатление, что главной целью его жизни стало раскормить Агату максимально полезной едой. Которую она при всем желании не успевала бы усваивать. Но и говорить об этом — бессмысленно. Он не слышит.

Он тащит и тащит. Ягоды. Фрукты. Деликатесы. Сладости. То, что, по его мнению, может порадовать беременную.

Тут уж, наверное, сам. Тут уж, скорее всего, без подсказок со стороны Кости. Но определенно за его счет и по его просьбе.

И в этом всем столько заботы, что её сложно переживать.

Потому что он всё помнит. И он очень старается, чтобы ей было хорошо, когда сам идет на дно.

Когда самому «херово».

Сложив бумажный пакет в корзину для мусора, Агата вернулась к столу.

Села на диванчик, подтянула колено к груди, устроила на нем локоть, долго катала по клеенке конфету, глядя в дверной проем…

Вспоминая, как когда-то очень на него рассердилась… Когда поняла, что Гаврила и «ребята» — это его люди… А потом простила так просто, что даже самой удивительно…

Тогда было так просто, а сейчас стало так сложно… При том, что он-то поменялся с тех пор. Он-то действительно старается. Страдает. Мыслит иначе. Он наказан уже. Очень сильно наказан…

Агата потянулась к телефону, перевернула его, открыла переписку с Veni…

Напечатала: «Я не сделала аборт».

Долго держала палец над стрелочкой. В итоге закрыла глаза. Задержала дыхание. Прижала.

Слышала, как с характерным звуком сообщение отправляется. Открыв глаза, увидела, что оно моментально прочтено…

С замиранием сердца следила, что Veni сначала молчит, а потом печатает…

Наверное, он несколько раз меняет решение, потому что набирает слишком долго, еще и с перерывами… Потом же Агате прилетает короткое:

«Спасибо».

И на душе сразу отчего-то становится легче. Она улыбается, подтягивает к груди и второе колено, блокирует телефон, снова устремляет взгляд в дверной проем.

Будто чего-то тут же ожидая…

* * *

Агате часто сложно было уснуть. В голове — полный винегрет, но сегодня не спалось по-особенному.

Костя больше не писал, она ему — тоже.

Просто призналась, что не избавилась от ребенка. И дальше…

Получается, снова карты в его руках. Как распорядится — вопрос, который вызывает одновременно страх и предвкушение.

Агата не убеждала себя, что у нее и у самой отлично все получится. Нет, конечно. Ей по-прежнему очень боязно. Вплоть до отчаянья иногда.

Она нисколечко не преувеличивала и не прикрашивала, делясь с Костей своим отношением к миру и населяющему его людям. Для многих здесь всё слишком просто, а кто-то страдает.

И они с Костей — представители разных сторон. Он знает, как легко распоряжаться. Она — как ужасно, когда распоряжаются тобой.

Они оба обожглись до мяса.

Они оба не умеют.

У них правда никогда не получится нормальная семья.

Но и сама ребенка Агата не вывезет. Это было понятно. Костя будет им необходим.

Не рукастый Гаврила, который сделает все, что попросят, с которым можно сьездить к врачу, на которого можно переложить часть бытовых проблем, а именно Костя.

Стабильный. Которого не она держит за горло кем компроматом, который он готов был дать. Который сам себя держит в руках. Учится уважать границы. Учится принимать отказы. Учится смирению. Тому, чего требовал от нее.

И Агате очень хочется верить, что у него получается. Но при этом, что он не умирает от отчаянья.

Потому что его боль в ней отзывалась.

И любовь не умерла. Такую не убьешь. Живучая…

Раньше, чувствуя, что в грудной клетке будто разрастается дыра, Агата «затыкала» ее подушкой, жалея, что в доме нет плюшевой игрушки.

Теперь же…

Даже подушка не нужна.

Обнять можно себя. И еще одного человека.