— Старик, ты, верно, давно ни с кем не говорил. Мне не нужна история земель. Про отца говори.

— Хехехе, Ларс у меня такой же нетерпеливый был. Все бы ему бежать куда-то да сражаться, нет бы послушать тех, кто поумнее да поопытнее. Хорошо, скажу коротко. Карл решил, что он достойнее Рагнвальда, и пошел войной на родича. Собрал людей со своих земель, часть посадил на корабли и отправил их на стольный град, часть отправил пешком разорять земли и отвлекать войска Рагнвальда. После нескольких поражений Карл выгреб всех рунных, вплоть до мальчишек вроде тебя. Одна-две руны есть? Значит, годится. Отправил их в отдаленные селения, где держал их для каких-то целей. Может, думал поднатаскать да и отправить в бой? Кто знает этого черноголового?

Рагнвальд же делал по-другому. В его руках была казна конунга, и он нанимал все свободные отряды, что тогда десятками гуляли по стране, а потом давал им задания. Дружину твоего отца отправили вычищать дальние деревни. В одной из них были мальчишки, в том числе и мой Ларс. Не выжил никто. Говорят, крови было столько, что Эрлинг вышел из сечи весь красный, тяжело дышал, открывая рот, и чужая кровь стекала по его щекам. Потому и прозвали его Кровохлёбом.

Когда я узнал о смерти сына, я рыскал по всей стране, искал Эрлинга и его дружину, но они исчезли. И хотя война между Карлом и Рагнвальдом продлилась еще год, об Эрлинге никто будто и не слышал. Много лет я мотался по морям и землям, отыскивая всех Эрлингов, о которых проходила молва, но все были не те. Лишь недавно проплывающие мимо торговцы сказали, что у некоего Эрлинга в далеком Сторбаше есть диковинный товар: сердце огненного червя. Мне оно без надобности, да и не верил уже я, что найду следы убийцы моего сына, но снова сел на корабль и отправился в путь.

— А откуда ты понял, что это тот самый Эрлинг?

— В глаза посмотрел.

— Спасибо, старик, за рассказ. Пожелал бы я тебе удачи в завтрашнем поединке, так ведь смертнику удача ни к чему.

Я развернулся и пошел домой, выкинув эту историю из головы. Вот же старый дурак! Вместо того, чтобы плавать по морям, лучше бы собрал свою дружину, стал уважаемым сторхельтом, приплыл к Рагнвальду и потребовал за службу голову врага или хотя бы место, где тот живет.

Отец выглядел сумрачно. Он сидел на лавке, устало опустив плечи, возле него стояла большая кружка с пивом, а мать с Ингрид спрятались за ткацким станком и о чем-то шептались. Рабыни забились в дальний угол и боялись дышать. Отец явно был не в духе.

Проходя мимо стола, я схватил мягкую свежевыпеченную лепешку, отхватил от нее изрядный кусок и подошел к отцу.

— Что, теперь, поди, считаешь отца детоубийцей? — нехотя сказал он.

— Нет, с чего бы? — удивился я. — Ты был в своем праве.

— Это почему же?

— Они были рунными. У них было оружие, ведь так?

— Так.

— Они вышли на войну, а значит, уже не были детьми. Они стали воинами и погибли в сражении, пусть даже их враг был намного сильнее. Они ушли в дружину к Формиру. Так чего тут стыдиться? Они сами идиоты, если пошли на войну такими слабаками. Их отцы, конечно, вправе мстить за сыновей. Но и ты был прав. Неправильно было бы рунному нападать на безрунного! Хотя и тут слабый может одолеть сильного. Фомрир дает шанс каждому.

Отец отхлебнул пива, усмехнулся.

— Надо же, как ты поумнел нынче. Хотел бы я посмотреть, как ты изменишься после второй руны.

— Я тоже. Вот только на смертный бой мне нарываться как-то не очень хочется. Может, мне Фомрир поставил такое условие из-за тебя? Увидел, как ты убиваешься из-за той резни, и сделал так, чтобы я не смог получить силы на убийстве слабых?

Отец дернулся так, словно в него молния ударила.

— А ведь ты прав! Этот дурак, мамиров жрец, только даром пальцы себе поотрубал. Впрочем, может, он и не слышал этой истории. Раз мой сын уже потерпел из-за моей глупости, то мне и впрямь нечего стыдиться. Убью этого старика со спокойным сердцем! Пусть он отыщет сына в дружине Фомрира и будет счастлив.

На том и порешили. Женщины повыползали из укрытий, защебетали, мать впихнула мне в руки миску с похлебкой, Ингрид, разряженная, как дочь конунга, похвасталась новыми лентами и первыми побрякушками, которые подарила ей мать. И в доме стало хорошо и весело, как не всегда бывало.

Наутро отец надел любимую куртку с железными пластинами, старый шлем, плотно накрутил обмотки на ноги, вместо топора взял меч. Я тащил за ним тяжелый щит. Многие уже собрались на площади в середине Сторбаша, и старик тоже был там. Он завязал в узел седые волосы, заплел бороду в две косицы, надел чистую рубаху. На нем доспехов не было, лишь добрый меч держал он в руках. От щита он отказался.

— Я прошу божьего поединка, потому сражаться буду без защиты, неважно, на теле или на руке, — сказал седобородый.

Отец мрачно глянул, сказал:

— Если за годы не нажил себе ни кольчуги, ни щита, так нечего и других к тому же принуждать.

— Я просил поединка. Я не ставлю условия.

— Да тебя я и без лишних железок убью, — рявкнул отец, скинул и куртку, и шлем. Щит так и остался у меня в руках.

— Скирир, отец наш всевидящий! Не победы прошу я, а справедливости. Ты видел смерть моего сына…

— Если твое горе столь велико, тебе стоит присоединиться к сыну.

— Я не хочу возводить хулы на убийцу сына. Не по нраву мне, если назову тебя трусом или хромой кобылой. Ты сильный воин. Ларс погиб от руки сильного воина, — величественно сказал старик.

А я заскучал. Самое интересное в любом поединке — это его начало, когда бойцы перебрасываются оскорблениями, порой так смешно получается, что живот можно надорвать. Теперь я хотел, чтобы отец как можно быстрее убил этого старика. Как можно быть таким скучным?

Они сошлись в центре площадки. Первым ударил старик, но отец отшатнулся, и меч прошел мимо. Как, впрочем, и в следующий раз, а потом еще и еще. Отец отступал, и с каждым ударом седобородый ярился все сильнее, его удары становились быстрее, точнее и все ближе подбирались к незащищенной плоти, пока со звоном и искрами мечи не столкнулись и замерли. Сила против силы, ярость против воли. И ярость проигрывала.

Когда меч почти коснулся лица старика, тот вдруг схватился левой рукой за лезвие своего меча и с силой оттолкнул отца. Брызнула первая кровь. По мечу старика струилась его собственная кровь, а по мечу отца — его. После толчка он не удержал меч, и лезвие едва не разрубило ему ключицу.

Несколько ударов сердца они стояли неподвижно. А потом в наступление рванул отец, меня словно оглушило молотом Скирира, и с каждым ударом все больше придавливало к земле. Значит, отец так же мог высвобождать свою силу, как и Флиппи Дельфин. Но старик держался хорошо — ни один удар не приблизился к его телу. Лязг мечей слился в сплошное гудение и скрежет металла. Вот уж поистине пляска мечей! Вдруг — влажный хруст разрубаемого мяса и кости. Отец отступил на два шага, а рука старика, все еще сжимающая рукоять меча, упала на землю, орошая все вокруг дымящейся кровью.