— Сто раз спрашивал, не отвечают. Может быть, считают, что еще не время, может, надеются, что мы отыщем сами.

Сухов хмыкнул и замолчал.

На автовокзале они перекусили в буфете, подошли к расписанию.

— Куда теперь?

— Домой. По пути я тебе кое-что покажу.

Не доезжая до Хабаровска километров тридцать, сошли во время остановки в маленьком поселке со смешным названием Тревердень.

— Прогуляемся, пока не стемнело. Уедем следующим рейсом. — Такэда повел танцора по накатанной дороге в обход поселка, к сопкам. Удивленный Сухов только головой покачал, не понимая, зачем и куда они идут.

Дорога, по которой изредка проплывали грузовые «КрАЗы», нырнула в елово-пихтовый лес, потом поднялась на сопку, и Такэда сошел с нее, направляясь по целине в просвет между расступившимся дубняком. Через несколько минут выбрались к обрыву: сопка здесь оголяла вертикальную стену, падавшую в долину, которую заполняла лиственничная марь. В конце долины возвышалась странной формы сопка, даже не сопка — каменный горб, голый, в редких куртинах низкого кустарника, с крутыми боками.

Такэда кивнул на этот горб.

— Видишь?

Никита еще раз оглядел сопку.

— Скала как скала… форма, конечно, интересная…

Очертаниями сопка напоминала не то буйвола, уткнувшего морду в землю, не то медведя, закрывшего лапами голову.

— Это убу-гами, дословно с японского — «священное тело Бога». На самом деле — это прогиб нашего хрона, реальный след, вернее, отражение в нашем мире былой войны сил Света и Тьмы, Владык и воинства Люцифера. Война шла, конечно, за много хронов от нашего, но колебания Миров Веера были столь значительными, что в каждом хроне рождались отражения реально существовавших магов, демонов и их слуг. В данном случае эта скала — отражение кентавроподобного монстра, «коня», созданного Денницей для магов, помогавших ему. Таких скал на Земле я знаю четыре: Медведь — так зовут эту сопку здесь, остров Петрова в Японском море, гора Айерс-Рок в Австралии и Ай-Петри в Крыму.

Сухов снял перчатку, зачерпнул ладонью снег, пожевал.

— Впечатление достаточно мрачное. А он не оживет?

— Я же сказал — это отражение, подчиняющееся лишь принципу формы. Где-то в других хронах оно постепенно уплотняется, приобретает и другие свойства, пока не становится идентичным самому «коню». Мертвому, конечно. Хотя при определенных обстоятельствах он может и ожить. Останки этих монстров могут сохраняться чуть ли не вечность.

Никита приставил ладонь ко лбу козырьком.

— Представляю… — Поежился. — Пошли отсюда, зябко. Или ты хотел дойти до сопки?

— Можно было бы и дойти, но лучше этого не делать. — Такэда первым зашагал обратно, потом остановился, протянул Сухову перстень, внутри которого пульсировал алый чертик. — Видишь? Здесь пространство нашего хрона прогибается, индикатор чувствует это. Возможно, именно в таких местах и прячется вход в хроноскважину, соединяющую миры.

В Хабаровск они приехали поздним вечером, а в комнате Сухова их ждала Ксения.

Художница пробыла в гостях три дня, успев понравиться хозяевам, вызвав у Сухова душевный подъем и заставив Такэду здорово понервничать. Виду он не показал, хотя окончательно понял, что его надежды на семейную жизнь с этой девушкой — он любил ее давно — рухнули с приездом Ксении в Хабаровск. Приехала она сюда не ради него, а ради Никиты, слегка обалдевшего от свалившегося счастья. Правда, тень идеала, который создала Ксения не без влияния Такэды, все еще стояла между ней и танцором.

Неизвестно, дала ли она почувствовать это Сухову, но после ее отъезда он с такой яростной энергией продолжил тренировки, что удивил даже инженера, с которым все чаще проводил спарринг.

Красильников сдержал слово и познакомил Никиту с мастером фехтования, который несколько лет назад основал Ассоциацию профессионалов риска (АПР). Мастера звали Виктором Борисовичем Зленским, шел ему сорок шестой год, он и выглядел на все свои сорок шесть, если не больше — огромный рыжий детина, широкий, пузатый, с руками-лопатами, заросший бородой чуть ли не до глаз, — но в бою он преображался, прибавляя к гигантской силе невиданную гибкость, ловкость и грацию барса. Никиту он поразил тем, что мог вести бой с завязанными глазами, хотя чудом было уже и владение всеми видами холодного оружия — от кинжала и шпаги до сабли и меча. Клинок казался естественным продолжением его руки.

Никита начал уставать, хотя и не признавался никому, упорно уделяя тренировкам по двенадцать часов в день. Однако Такэда не стал требовать сокращения объема тренировок, интуитивно чувствуя, что их свободе вот-вот придет конец. В конце ноября он снова уехал, строго-настрого приказав Сухову соблюдать все меры предосторожности и быть готовым к появлению эффектов внедрения, или вселения.

Сухов, слегка осунувшийся и побледневший в последнее время, только кивнул. Сомнения в целесообразности их действий охватили его с новой силой, хотелось бросить тренировки ко всем чертям, рвануть в Москву и зажить нормальной человеческой жизнью. Но в глубине души он понимал, что будет выглядеть предателем в глазах Такэды и слабаком в глазах Ксении. Стиснув зубы, он продолжал заниматься у Красильникова и Зленского, возвращаясь домой к ночи, а уходя из дома ранним утром.

И все же, несмотря на все ухищрения и осторожное поведение, в субботу четвертого декабря произошел инцидент в булочной, пробудивший знакомое ощущение подглядывания и преследования.

Булочная находилась недалеко от дома, в одноэтажном здании, и Никита обычно перед обедом забегал в нее, брал батон белого и лепешку черного хлеба — на день хватало и ему, и старикам. Иногда случались перебои со снабжением, тогда возникала очередь, как и на этот раз. Сухов сначала заколебался — стоять ли, но потом все-таки занял очередь, подумав, что хозяевам будет нелегко тащиться по морозу и выстаивать полчаса-час.

В этот момент в булочную ввалилась компания молодчиков лет по восемнадцать-двадцать, человек пять. Не обращая внимания на возмущенных людей, отпуская шутки, огрызаясь, они бесцеремонно растолкали толпу у прилавка, взяли по два батона и подошли к кассе. У Никиты вспотели ладони от желания одернуть грубиянов, но он помнил наказ Толи и сдержался. Однако события продолжали развиваться по нарастающей.

Проходя мимо кассы, первый с хохотом указал на приятеля:

— Он заплатит.

Тот в свою очередь передал эстафету следующему, потом третьему и четвертому, а пятый, вывернув карманы, сказав, что забыл деньги дома и сейчас принесет, попытался миновать кассу, но молоденькая кассирша, пытавшаяся увещевать хулиганов, вцепилась в его рукав со слезами:

— Платите сейчас же! Что же это делается? Мужчины, помогите…

В очереди поднялся ропот — осуждали юнцов в основном пожилые женщины да старушки, но мужчины молчали. Никита вышел из толпы и преградил путь упивавшемуся собственной смелостью и находчивостью парню, который оторвал от себя руки кассирши и собирался последовать за друзьями.