ценить ежедневные часовые прогулки на свежем воздухе. Жаль только, что разговоры в нашем случае были запрещены. А чтобы суровость закона не заменялась необязательностью его исполнения, на полную катушку включалось радио. Говорят, в советские времена роль радиоточки в «Американке» выполняли постоянно лающие собаки. Но во времена независимости всех овчарок творчески заменили на FM-эфиры.

Для прогулок предназначались шесть двориков, которые получили от нас свои индивидуальные наименования, с налетом черного юмора. Самый маленький мы называли «расстрельным». В нем с трудом могли одновременно находиться три человека.

Дворик, где раньше за проволокой несла службу собака, имел всего три стены и сетку, за что и получил от меня название Open Space (открытое пространство).

Дворик побольше мы назвали «стадион». Там можно было отжиматься, но не от земли (это было строго запрещено, видимо в гуманных целях), а от обуви сокамерника.

На тот случай, если бы кто-то из гуляющих смог проявить навыки человека-паука, чтобы перемахнуть четырехметровую тюремную стену, в зоне прямой видимости находится охранник с автоматом наперевес и рацией.

Порой не верится, друзья, но все-таки бывает…

Исторически в «Американке» привыкли содержать партийно-хозяйственную элиту, иногда шпионов. Представить там каких-то гопников абсолютно невозможно.

Поразительное дело. С одной стороны, я ни на секунду не забывал, где нахожусь, ведь решению этой задачи помогал целый набор механизмов и инструментов. С другой – у меня остались прекрасные воспоминания о непростом периоде жизни, проведенном в тюрьме. Все там удивительным образом сошлось: хорошие люди и радость общения с ними, ощущение собственной правоты, занятия спортом, четкий график, восьмичасовой сон… Возможно, проведи я там побольше времени, и глава выглядела бы не столь оптимистично. Но как получилось, так получилось.

Сокамерники меня очень поддержали. Я ответил им сторицей. Выяснилось, что в моей памяти сидит масса забавных историй, анекдотов, баек. Им тоже было что рассказать. Так что нигде я так не смеялся, как в тюрьме. Странно, правда?

А еще времяпрепровождение в самой строгой тюрьме страны вызывало у меня ассоциации с каким-то непродолжительным приключением, увлекательным квестом. Я чувствовал, что скоро выйду. Почему? Бог весть. Вот было какое-то седьмое чувство, и все тут.

Мои новые друзья по-доброму подначивали меня. Мол, отсидишь – большим политиком станешь. Традиция. Вот увидишь… И мы снова смеялись.

Уже потом, спустя несколько месяцев после моего освобождения, стало известно, что Кузьмич по приговору суда был этапирован в витебскую колонию «Витьба», а Шаблинский – в колонию его родного Могилева. Там он быстро сделал сумасшедшую карьеру, став заведующим клубом и библиотекой. С чем бы сравнить его рывок? На воле это все равно что прийти в райисполком рядовым сотрудником и уже через несколько месяцев занять место зампреда, а то и председателя.

Если же обойтись без иронии, то я признателен и Дмитрию, и Денису за дружбу, поддержку, общение. Очень надеюсь увидеться с ними в домашних, естественных условиях.

И конечно, я чрезвычайно благодарен своей семье. За 60 дней моего заключения мы с женой написали друг другу более 100 писем. У меня было несколько больше времени, вот и писем с моей стороны получилось больше. Впрочем, очень быстро стало понятно, что не все мои послания доходят до адресата.

По поводу десятка не полученных женой писем я составил акт и передал жалобу начальнику СИЗО КГБ. Реакция была достаточно неожиданной. Конвоиры намекнули, что в случае очередной жалобы телевизор в нашей камере будет признан излишеством и изъят. Пришлось заняться жесткой саморедактурой в письмах. И дело пошло на лад.

Супруга оказалась более продвинутой в части взаимной переписки. По-моему, от нее дошло мне все. И это тема для отдельной повести или пьесы в эпистолярном жанре. Сейчас же хочу вспомнить строки, которые мне глубоко запали в душу. В одном из своих посланий Алеся процитировала Августина Аврелия, известного всему миру как Блаженный Августин: «Когда поднимается вода, рыбы едят муравьев. Когда вода уходит – муравьи едят рыб. Пусть никто не полагается на свое сегодняшнее превосходство».

«Разбуры турмы муры»

Именно под эту песню в июле и августе на улицы и площади минских городов выходили десятки тысяч белорусов, выражающих свое отношение к власти. Ее, доносящуюся с проспекта Независимости, мы прекрасно слышали, находясь в своих камерах.

На самом деле это мощная песня, заслуживающая отдельного внимания. Начнем с того, почему она моментально стала хитом. Здесь есть момент чисто социальный. Белорусы вдруг поняли, что они в тюрьме. При том что, повторюсь, жили они себе спокойно в условиях мягкого авторитаризма, о них заботились, никаких массовых протестных настроений не было и близко. И тут нате, вдруг такое озарение. О причинах этого «взрыва» уже многое сказано выше. Не будь того же ковида, люди бы нормально работали, на выходные уезжали на дачи, и жизнь бы продолжалась. Как говорил мудрый Вольтер, «работа избавляет нас от трех великих зол: скуки, порока, безденежья». А тут вместо работы люди вынужденно нырнули в помойку под названием «интернет».

А теперь о культурной составляющей песни, ставшей гимном оппозиции. Это перевод с польского стихотворения Яцека Качмарского «Стены». Его песня стала гимном «Солидарности» в 1978 году, а сам он носил негласный титул «польский Высоцкий». Яцек тогда любил цитировать высказывание одного западного знатока, что большевистская революция не победила бы, если бы не ее захватывающие песни, и признавался, что именно они послужили источником вдохновения для создания «Стен».

В итоге советская власть в Польше рухнула, а Качмарский в 1990 году стал триумфатором, героем нации, пророком. Но вот что интересно. Спустя пять лет он эмигрировал в Австралию, полностью разочаровавшись в прелестях нового капиталистического польского жизненного уклада и разругавшись буквально со всеми своими единомышленниками.

В одном из своих прижизненных интервью Яцек произнес удивительные слова: «Когда я ездил с концертами в глубокую провинцию в получившей свободу от советского режима Польше, где людям едва удавалось сводить концы с концами, то мое сердце сжималось. Я чувствовал полную беспомощность, когда эти люди приходили ко мне и спрашивали: “Пан Яцек, и зачем было разрушать эти стены?”»

На белорусском языке данная песня впервые была исполнена на площади Независимости в Минске ее переводчиком, поэтом Андреем Хадановичем во время акций протеста 19 декабря 2010 года. Однако тогда песня, равно как и сам протест, не «выстрелили».

В рамках этой небольшой новеллы осталось сказать, что песню «Муры» из небытия извлекли по инициативе Сергея Тихановского. Песня была актуализирована под текущую ситуацию в стране: в третьем и четвертом куплете были добавлены новые слова. С новым текстом песня впервые была исполнена 25 мая 2020-го