Ближе к рыбным рядам баба Лиза переложила сумку из одной руки в другую и сосредоточенно подумала: «Надо было сумку полегче скомпоновать». Рыбные ряды, как всегда, были живописными и, как всегда, напоминали людям, что самое Щедрое, самое простое и самое богатое море России — Азовское. Огромные судаки, вобрав в свои глаза зеленовато-радужную стеклянность воды, раскрывали пасть с острыми, игольчато-частыми зубами. Чебаки, протестуя против отсутствия воды хлесткими ударами хвоста о прилавок, несли в себе более трех килограммов плоти, солидности и равнодушного достоинства. Саблеобразные чехони уже не протестовали, они были нежными и поэтому дремали, слегка закрывая и раскрывая рты на своих вытянутых и слегка устремленных вверх мордочках. Бычки, суперделикатес в прожаренном до хруста состоянии в центре яичницы с помидорами, в живом виде напоминали мародеров, собранных для переклички в местах лишения свободы. Тарань, шедевр вяления, истекала смаком, розоватой прозрачностью и чревоугодной нежностью. Необразованная часть человечества умудряется называть таранью даже вяленого леща и воблу. Эта часть человечества неблаженна, как неблаженна и та часть человечества, которая не пробовала вяленого рыбца. Криминальных и вечно преследуемых осетров рубят топором и продают чурбаками, ибо мало найдется дерзких кошельков, способных осилить Самого целиком. Кефаль невозмутимо, со скрытым обаянием, расположилась в Шеренге товарок, и её стремительная солидность формы притягивала взоры. Из «кучек по десятку» расползались крупные раки. Ведра свежезасоленной и кучки вяленой хамсы серебрили пространство. Сазаны с чешуей в детскую ладошку его золотили. Толстолобики демонстративно разлеглись на прилавке и напоминали каждому покупателю, что их тела хватит на все, и этого «всего», вареного, жареного и обалыченного, будет много. Сомы расплылись в саркастической усатой улыбке и как бы намекали, что в них еще больше «всего», и это все, в противовес «свинячьему толстолобству», на вкусовой порядок выше. Баба Лиза поморщилась, слишком сильно пахло свежей рыбой, от этого запаха у нее начиналась боль в суставах. Парадоксальная память тела о какой-то начисто забытой, морской и чрезмерной свежести в молодости.

Игорь Баркалов смотрел в окно, выходящее на рыбные ряды, из мясного павильона, в котором находился кабинет «базаркома», и видел, как известный городской щипач по кличке Люцик подошел к бабе Лизе и что-то строго стал ей выговаривать, указывая пальцем на сумку. Баба Лиза горячо и агрессивно ему отвечала. Два оперативника дернулись в их сторону и в сомнении застыли рядом, оглядывая мусорный бак с видом оптовых покупателей черной икры. «Зараза, Люцик, все понял и издевается, скотина, — с досадой подумал Игорь и, взглянув на часы, решил: — Пора в отделение возвращаться, клева уже не будет».

Московская осень начинается летом, а непосредственно осенью Москва погружается в нечто, напоминающее ярко оформленный и припадочно-оптимистичный насморк. Осень в Москве — это даже не время года, это какая-то суетливая, обескураживающая своей глобальностью магазинность мировоззрения. Дисциплинированная и сосредоточенная готовность купить и вместе с покупкой продаться. Всеобщая готовность к отовариванию и предоставлению товара. Только в Москве можно встретить ужас перед возможным голодом и грядущей космической катастрофой, провинция приземленней, проще, грубее и жизнеустойчивей. Москва меланхолична, цинична и акцентированно невменяема в силу агрессивной экспансии собственной самовлюбленности с ярко выраженным синдромом «детального самоодурения». Москва — великий город, без сомнения…

На столе полковника Хромова звонил телефон, но Хромов его не слышал, так как находился далеко от своего кабинета в МУРе, и если бы в районе ВДНХ кто-то нужный захотел позвонить ему, то позвонил бы по мобильному. Убитых было трое, крепкие мужчины в дорогой одежде отрицающего законопослушность стиля. Так одеваются только бандиты, внедренные оперативники и оптовые торговцы мясопродуктами, решившие вместе с семьей посетить театр.

Криминальный мир Москвы стрелял друг в друга с такой поспешностью и азартом, что ставил под сомнение само существование криминального мира, очертания которого были столь гибкими и мобильными, что под это понятие регулярно попадал мир финансовый, промышленный и политический.

— Заказные и разборочные убийства даже не стоит расследовать, а сразу квалифицировать как самоубийство, — предложил Хромов на заседании коллегии МВД. — Все, кто был убит по этим мотивам, в конечном счете заслуживают этого. Заказывают убийство лишь тех людей, которые готовы заказать его для других.

— Ну да, — ответили Хромову на коллегии, — хорошо бы, но нельзя…

Оперативники закончили осмотр места преступления, опрос очевидцев и фиксирование их в качестве свидетелей. Из троих убитых двое были похожи на честных и порядочных людей, а один — в кроссовках, тренировочных брюках «отдай деньги», черной «брусиловской» куртке и коротко подстрижен. В каждом, чуть больше, чуть меньше, сидело около ста граммов свинца, что говорило о демонстративном, устрашающем убийстве. Хромов подошел к телу седого, лет под пятьдесят, мужчины, уткнувшегося лицом в асфальт, и приказал перевернуть его. Мужчина, как и двое других, был ему незнаком. Хромов подозвал старшего оперуполномоченного Старикова и в приказном тоне произнес:

— На этот раз никаких глухарей, преступник должен быть наказан.

— Я понимаю. Самому противно, но вот он, — Саша указал на седого, которого до этого рассматривал Хромов, — мне знаком. Живет со мной в одном подъезде, выше этажом. Доктор биологических наук. Вот его автомобиль… — Стариков показал настоящий недалеко от убитых «вольво». — Видимо, шли к Машине, но им не дали дойти.

— Видимо, — равнодушно буркнул Хромов.

— Зовут его Ананий Сергеевич Тассов, — не унимался старший оперуполномоченный. — Его «вольво» стоит во дворе под моими окнами, и раза четыре за ночь срабатывает сигнализация,

— Даже не знаю, — нахмурился Хромов. — Как бы подогнать, что ты применил оружие по закону? Я бы его, конечно, тоже застрелил, но не среди же дня на многолюдной улице?

Полковник Хромов шутил с таким отстраненным от шутки видом, что Саша не выдержал и громко расхохотался, чем вызвал недовольное удивление в толпе зевак, стоящих перед зоной оцепления.

— Вот, — продолжил он, испуганно оборвав смех. — Стриженый, по всей видимости, телохранитель, при нем просроченное удостоверение сотрудника МВД на имя Блудова Егора Ивановича. А третий нам незнаком.

— Ладно. — Хромов открыл дверцу служебной машины. — Заканчивай здесь, а я к себе. Завтра доложишь о результатах.

Черкизовский рынок, по мысли Хромова, требовал фронтальной зачистки бульдозерами, кардинальной дезинфекции напалмом, тщательного заглаживания асфальтовыми катками и постового, не пускающего на это место детей в течение пятидесяти лет.

— Где здесь вьетнамское посольство? — спросил Хромов, подойдя к постовому милиционеру. Свой «жигуленок» он оставил в двухстах метрах от входа на рынок, возле автобуса с омоновцами, которыми командовал Спартак Хачалава, друг его сына.