талантливый». — Да? А вы кто же будете? — Я Эйзенштейн. — Ясно. Больше вопросов не имею.

В конце 1944-го в Москве я заканчивала ВГИК. На дипломный экзамен по актерскому мастерству пришел Сергей Михайлович и занял председательствующее кресло: «Где тут моя Кралевна? Я ее принимал, я ее и выпущу», — сказал он. Посмотрел отрывок из Чехова, снятый на пленку Кулешовым, поставил пятерку и подписал мой диплом. Так я стала единственной актрисой кино с подписью Эйзенштейна в дипломе.

Если во мне есть что-то творческое — а оно, наверное, есть — то этим, прежде всего, я обязана ему.

* * *

Дальше началась целая эпопея, связанная с поступлением в Театр-студию киноактера, не меньшая, чем поступление во ВГИК.

В июне 1945 года нам объявили, что Михаил Ильич Ромм начинает туда прием, и, не взирая на звания, положение и общественную работу, всем надо показываться и заново держать экзамен. Комиссия: Бабочкин, Ромм, Дикий, Плотников. Из восьми выпускников актерского факультета было принято человек пять. И театральные артисты «с именами» приходили — все держали экзамен. Но, несмотря на такие испытания, основная масса студийцев потом сидела без работы.

Все дело в том, что в послевоенный период кинопроизводство было почти на нуле. Ромм снимал Кузьмину, Александров — Орлову, Пырьев — Ладынину. Штат набрали большой, и, конечно, живые творческие люди, мы ждали, что когда-нибудь кому-нибудь станем нужны. Ну, были съемки в «Сталинградской битве» — Владимир Петров дал мне эпизод санитарки.

Вернулась — все ходят, слоняются, никто не занят. Творческие силы пропадают, возраст уходит…

Наметилось официальное открытие Театра-студии киноактера. Борис Андреевич Бабочкин подготовил спектакль Михаила Светлова «Брандербургские ворота». Но, опять же, были заняты человек десять: Иван Переверзев, Николай Крючков, Александра Данилова… Остальные были вновь не востребованы.

Каждое утро мы приходили в театр к 11 утра, слонялись по коридорам. А не придешь — отметка, с зарплаты снимают. И в один прекрасный день я иду по известному коридорчику, где 31-я репетиционная комната, глянула на доску приказов, смотрю — объявленьице, причем какое-то самодеятельное, на листочке из школьной тетради в клеточку. Написано: «Товарищи артисты! Свободных от производства, желающих заняться веселым творчеством, прошу явиться такого-то числа к такому-то часу в 31-ю репетиционную комнату. Виктор Драгунский».

Прихожу. Как всегда, немножко припоздала, открываю дверь — битком набито. По правую руку — соединенный блок стульев с откидными местами, вынесенный из зала. Сидят Крючков, Андреев, Бернес, Алейников, Дружников. Рояль, стулья. Молодежь, средний возраст… И между всеми мечется Виктор Драгунский. Я вошла, встала к стеночке. Первое, что услышала — бас Бориса Андреева: «Вить, а мы-то чего тут будем делать?» Витя ответил: «То же, что и все. Будем придумывать». Тогда вся эта команда встала, сидения хлопнули, и они так шеренгой и ушли. Видимо, готовились к тому, что им уже написали тексты, скетчи, а ничего этого не было. Виктор сказал: «Будем работать вместе, у меня есть наметки. Вот здесь присутствуют автор Людмила Наумовна Давыдович, концертмейстер Владимир Александрович Чайковский. Давайте сочинять!..» И как-то все пошло-поехало.

Так родилась «Синяя птичка». Открывался занавес, выскакивала Муся Виноградова в образе Синей птички — клювчик на ней маленький, синенькая юбочка — и пела:

«Синяя птичка она такая вот,

Синяя птичка в ней всё наоборот!

Кого она полюбит, в обиду не дает,

А тех, кого не любит, кусает и клюет!..»

Мария Владимировна Миронова потом подошла к ней и спросила: «Дорогая, а вы какую балетную школу заканчивали?..» Все было на высочайшем профессиональном уровне!

Первый номер Драгунский предложил сам: проблема составов. Этот номер был очень злободневный, потому что Николай Плотников тогда же репетировал «Детей Ванюшина» Найденова, и у него на каждую роль было приглашено по три-четыре исполнителя. Драгунский сделал пародию, и «Синяя птичка» открывалась номером «Проблема составов — проблема отцов и детей Ванюшиных». Выходили три Алеши, два отца, три матери, четыре няньки. Тексты были потрясающе смешными. Следующий номер высмеивал модные спектакли. В те годы в Москве почти во всех театрах шла пьеса Константина Симонова «Русский вопрос». И вот Мила Давыдович, которая была моим большим другом, сказала: «Мне нужно пять девушек, которые умеют приплясывать и напевать. Я предлагаю сделать номер „5-Джесси-5“. Это означало, как бы Джесси сыграли в хоре Пятницкого, в „Ромэне“, в ЦДКЖ, в народном театре и в оперетте. Тексты целиком я не помню, но какие-то отрывочки напеть могу.

Я делала „Джесси в ЦДКЖесе“ — то есть в Центральном доме культуры железнодорожника. Я выходила в картузе начальника станции, с деревянными ложками, и басом начинала:

„На Курском вокзале еще не сыграли,

еще не сыграли „Вопроссс“,

Ах, очень отстали на Курском вокзале,

а то, что сыграли — не то-с…“

Все отбивали чечетку и играли в ложки.

Фольклорные куплеты исполняла Людмила Семенова в бархатном черном платье с жемчужинами, в грузинском головном уборе. Ее выход кончался такими строчками:

„Ох, зашел вопрос далеко-о-о,

Репетировать нелегко-о-о,

И сказала да-а-аже Сулико:

Называй меня Джессико…“

И мы шли грузинским танцем.

Заканчивалось все опереттой, Наташа Гицерот исполняла. Тоже помню лишь какие-то обрывочки:

„И Ярон сыграет в нем Макферсона.

Представляете себе в нем Ярона?

И куплеты на мотив из „Фраскиты“

Вы услышите из уст Гарри Смита.

И сядем мы тогда, укутав носики,

Пойдут у нас с тобой одни вопросики.

Чтоб укрепить весь наш репертуар,

Напишут музыку Жарковский и Легар…“

Это то, что я могу на ходу вспомнить. Шикарные номера. Со временем появилось много капустников — в Доме архитектора, Вадим Жук в Ленинграде целый театр на этом сделал, Белинский книгу написал, Ширвиндт тоже… Но почему-то все забыли, как гремела „Синяя птичка“. На эстраде появился какой-то звукоподражатель, который как бы крутит ручку приемника и попадает из одной страны в другую. Но у нас же целый номер был — Драгунский написал текст, а покойный Саша Баранов это делал так, что зал хохотал до слез. Когда мы репетировали в ВТО по ночам, в старом здании на Тверской, (кстати, когда там шли наши спектакли, вокруг здания стояла конная милиция, пройти было невозможно), на каждой репетиции в зрительном зале сидел мальчик лет двенадцати-четырнадцати. И я у Драгунского однажды спросила: „Вить, это твой родственник?“ Нет. Спросили у Эскина — „Да это Шурик Ширвиндт!“