Ибо в этом лихорадочном блеске все потеряло и плотность, и конфигурацию, которыми могло первоначально обладать. Широкие и высокие стеллажи, казалось, пошатывались, едва держась на неровном полу. Горизонтали высоких полок кренились, угрожая извергнуть вниз бесчисленное множество книг, кое-как поставленных туда. Множество томов уже было разбросано по полу, вырванные их страницы скатались в шероховатые кучи, грозя взметнуться в воздух, гонимые дуновениями сквозняка, в любой момент. В дальнем уголке залы выжидающе застыл арсенал любопытных приспособлений, либо закрепленных на стене, либо подвешенных на толстых силовых кабелях. Вся эта машинерия вполне могла оказаться призрачной, фантомной, и явить свою бесплотность как раз при попытке воспользоваться ею. Предназначенные для свежевания, вскрытия и измельчения, эти приборы простояли без дела целую вечность, испещренные пятнами коррозии; даже длинный низкий стол, над которым нависли рабочие части ужасных механизмов, едва не рассыпался в прах.

Тем не менее стражи уложили его туда и оплели ремнями – столь старыми, что он мог легко разорвать их одним-единственным усилием. Истинное положение вещей либо не волновало этих суровых исполнителей, либо было недоступно им. Они трудились над выполнением рутинной задачи, когда-то, быть может, и имевшей цель, – но не теперь, когда нагрянувший распад разъел и преобразил привычную для них среду. Сквозь мглу, дрейфующую по зале, он наблюдал, как стражи почтительно собирают со стола какие-то крупицы – остатки давным-давно проведенной экзекуции. Ссыпав добычу в сундук, они заперли крышку, с автоматизмом бывалых носильщиков подняли ношу за ручки и потащили прочь, спустившись по лестнице в центре комнаты. Их тяжелые шаги шаркали по ступенькам большой тюремной башни. Куда они направлялись, он не ведал, но и не думал, что это имеет для него хоть какое-то значение.

Двигаясь с трудом, будто бы не вполне проснувшись, он встал со стола и увидел, что в зале есть окно, один-единственный проем наружу, лишенный стекла. Окно было настолько плотно заполнено чернотой, что казалось лишь тенью, отброшенной на стену. Осторожно обходя нагромождения мусора на полу, он приблизился к нему и перегнулся через подоконник. До полуразрушенных строений старой улицы внизу было жутко далеко. Стоя у окна, он вглядывался в великий колодезь темноты, будто бы обладавший странным магнетизмом и удерживающий непомерно высокую башню от того, чтобы воспарить окончательно в безмолвие непроглядных небес. Несколько минут спустя он отвернулся от оконного проема. Теперь он был один, и ничто не удерживало его более в этом месте.

Но двинувшись к лестнице с твердым намерением уйти, он вдруг помедлил и окинул внимательным взглядом груды мусора на полу. То тут, то там он примечал обломки костей, остатки какого-то имевшего здесь место людоедского пира. И, конечно же, страницы – исписанные убористым почерком до черноты, скомканные и сваленные беспорядочными кучами. С сомнением протянув руку к ближайшему выдранному листу, он вчитался в написанное. Ему стало казаться, что перед ним проясняется сюжет таинственной авантюры, что фразы отделяются от бумаги и повисают в воздухе, образуя заклинания и формулы, – он почти что слышал, как произносит их чей-то надтреснутый голос. «Соглашение между тьмой и костным веществом, – вещал незримый колдун, – тени, связывающие воедино кости и костные остовы, становящиеся тенями». И тогда он пришел к пониманию других вещей: «…твердь, ободранная до костей… смрадная плоть земли, освежеванная и низвергнутая в астрономическую тьму». Невольно становился он учеником этого мертвого знания, внимал теории и воображал практику: «Кости, размолотые до идеальной чистоты, до жемчужного блеска, должны быть посеяны в тень, где взрастут легионы голосов, вещающих в исступленной гармонии».

Каким-то образом эти слова взывали к нему сквозь глас из его костей; и теперь он боролся с тенями, голодными до тех обломков, что усеивали пол кругом, и до его собственных костных опор, все еще надежно укрепленных во плоти. В ушах зазвенел визг несметных алчных теневых полчищ. Неужто любая кость в этом мире, оставленном своим создателем до поры возврата, всегда будет пребывать во власти теней и мрака? Неужели работа, начатая когда-то в башне, так и будет продолжаться? Может ли здешнее проклятие прорасти в иные миры, иные места… в само ничто? Как и тот, другой узник башни, он вдруг захотел, чтобы все как можно скорее закончилось.

Именно тогда услышал он глас из костей, заговоривший совершенно о другом. Слова его не несли печать безнадежной привязанности к этому миру. Наоборот, они пробудили в нем воспоминания о другом времени, или другом месте, не столь испорченном преображениями. Насколько он помнил, ничего подобного никогда не приходило ему в голову. Задуманное им, возможно, связано было с чтением слов, выведенных рукой Создателя – может, и не Создателя вовсе, но такого же пленника, прибывшего из другого времени или другого места, или из времен и мест, существовавших задолго до этого мира или любого из миров. Соглашение между тьмой и костным веществом. Костные остовы, становящиеся тенями. Извечная тьма. Может статься, выход все же был. И Создатель открыл то окончательное изменение, благодаря коему возможно было отринуть все перемены и никогда к ним не возвращаться. Не нескончаемая жизнь в преображении, а лишенное преображений забвение – вот что необходимо. По всей видимости, оставался еще кто-то, кто что-то знал: из всех принципов, слагающих все, что можно было величать миром, каким-то образом этот был упущен или забыт. Сама мысль была стерта из памяти всех, кого он встречал, равно как и из его собственного сознания. Когда-то она почиталась крамолой, когда-то незыблемость небытия напрашивалась на перемены, и с течением веков ее искоренили, внушив пред ней страх. Но Создатель, прибегнув к древней магии, воссоздал тайну гласа из костей. Познавшие ее отказались от вечной участи метаморфоз и от беспрерывного ужаса циклических преображений.

Восторгаясь своей вновь обретенной смертностью, он подошел к окну и перемахнул через подоконник. Теперь для него все кончено. В один прекрасный день эта ужасная греза о вечных переменах, пленившая нас в гибнущем мире, коему и вовсе не стоило существовать, оборвется раз и навсегда – для всех ее заключенных.

Колокола, что звонят в окутанной туманами горной обители, возвещают: настоятель монастыря мертв. На самом деле монахи и положили конец его жизни.

Говорят, несколько лет назад он стал вести себя странно, даже неподобающе. Связь с реальностью, как и контроль над собственным телом, настоятель утратил. На шее у него вздулась опухоль, вскоре сформировавшаяся во вторую голову – маленькую и уродливую; уродец стал приказывать монахам такое, чего их чувства праведности и дисциплины позволить не могли. В конце концов настоятеля заперли в тесной комнатушке в самой непосещаемой части монастыря. Теперь за мудрым и некогда всеми любимым наставником вели надзор как за зверем.

Несколько лет кряду монахи терпели издаваемые им звуки и разнообразные метаморфозы его тела. Но вот пришел час – и они убили его.