С этим надо было завязывать. Не с нашей дружбой – речь не о том, поскольку у нас было слишком много общего, мы многим делились, и он был и остается одним из самых добрых людей, которых я знаю. Я имела ввиду сексуальную сторону наших отношений. В этом был смысл. Я переезжала, его связь с Шарлоттой становилась все серьезнее, и без особых хлопот и заморочек, что было для нас столь характерно, мы решили остаться просто друзьями.

Для меня это был своевременный шаг. К сексу втроем я всегда относилась с некоторой долей настороженности, так как, если честно, секс в известной степени подразумевает участие двух игроков, и в этом смысле при групповом сексе кто-то может чувствовать себя обделенным или ощущать недостаток внимания. Риск, по крайней мере в моем представлении, был не столь велик, так как я не испытывала сексуальной ревности, которую могла бы испытывать к своему бойфренду, совокупляющемуся с другой женщиной на моих глазах. Но мысль о сексе втроем меня все же смущала, и, несмотря на удовольствие, которое я получала, каким-то образом я поняла, что готова отказаться от грубых наслаждений с тем, кому доверяю, ради серьезных отношений. И хотя я совершенно не чувствовала себя обделенной, при всей своей рассеянности я не могла не заметить, как сильна была связь между Томасом и Шарлоттой – так что, несомненно, момент для отступления был подходящий.

Конечно, это не значит, что мне не было больно только потому, что решение было осознанным. Переезд – это великолепно, но с годами ты забываешь, что кто-то когда-то переехал. Какое значение имеет новая квартира и новая работа по сравнению с тем, что ты намеренно отказываешься от общения, центром которого был Том. Если честно, мне понадобилось некоторое время, чтобы прийти в себя.

…Смешно вспоминать, но в момент знакомства Джеймс абсолютно мне не понравился, хотя, по правде говоря, в то время мне никто не нравился. Я вроде переехала, но была в замешательстве оттого, как сильно я скучала по Томасу, и хандрила. Мы по-прежнему много общались, и он оставался другом. Он был разговорчив и открыто говорил о своей личной жизни – несомненно, он был счастлив с Шарлоттой, которая начала проводить с ним выходные так же, как и я прежде. Но это ранило. Я злилась на него, не зная, стоит ли на него злиться, злилась из-за этого на себя и постоянно прокручивала в памяти моменты нашего прошлого, что одновременное возбуждало и приводило в ярость. Мой мозг постоянно работал, пытаясь это осмыслить. Я была на пределе.

В основном я жила отшельником. Мне было неинтересно видеться с людьми, выходить или заводить разговоры о том, что не касалось моих страданий. Увы, если ты журналист, тебя порой выталкивают из офиса, и приходится этим заниматься, хочешь ты того или нет… Впервые работа стала мне безразлична, отчего, конечно же, я чувствовала себя еще хуже. Однако редактор отдела новостей не могла позволить мне киснуть так долго. Напомнив несколько раз об интервью, она в конце концов всучила мне в руки пальто, сумку, зонт и подтолкнула к двери. Я была слишком погружена в себя, чтобы возражать.

Человек, у которого я должна была взять интервью, опоздал. Я просидела более получаса, закипая, в приемной роскошного офисного здания. Повсюду были хром, стекло и декор из цветов в минималистском стиле, который напоминал связки веток, собранных у обочины, хотя, несомненно, стоил больше моей недельной зарплаты. К тому времени, когда он соизволил явиться, мои глаза уже сверкали от злости. Хотя и не в его сторону. Он послал кого-то вниз разыскать и привести меня в офис. Допустим, в этом не было ничего необычного, но в тот момент это стало еще одной причиной, по которой без видимых усилий он вывел меня из себя. Судя по извиняющимся взглядам его опрятного помощника, случай не был редким.

Джеймс был (и является) биржевым брокером, и, если поразмыслить, меня отправили взять у него интервью для газетной статьи, чтобы рассказать о новом типе пушистых нравственных финансистов, явно превалирующих в мире после обвала кредитно-финансовой системы. Я ожидала увидеть хиппи, в сандалиях и жующего побеги люцерны, в костюме, сшитом из конопли или чего-то вроде того. Но он относился совсем к другому типу людей, более того, когда я отважилась бросить быстрый взгляд на его грудь, я могла биться об заклад, что под костюмом скрывается идеальный торс.

Он крепко пожал мою руку, извиняясь за то, что заставил ждать, причем его тон извинений не предполагал. Если честно, к концу встречи я думала о том, что было бы лучше остаться в приемной. Было ясно, что, если речь шла о яркой статье с бесспорным материалом, никто не удосужился его об этом предупредить. Получить от него прямой ответ на какой-либо вопрос было сложно: он разъяснял свою точку зрения, потом делал это вновь до тех пор, пока не исчезала всякая полемика и даже интерес, и чем больше я изменяла тактику опроса, чтобы заставить его раскрыться, тем больше он замыкался в себе. Это чертовски меня расстраивало.

Я покраснела и испытала приступ ярости: на него – за грубость и на себя – за глупость.

Где-то через час я сдалась. У меня было достаточно материала, но я понимала, что у меня нет сенсационного высказывания, чего-то такого, что необходимо для успеха статьи. Это рассердило меня еще больше, и я захлопнула свой ноут и закинула его в сумку движением более резким, чем требовалось. Именно тогда он пригласил меня поужинать.

Я не могла удержаться от смеха:

– Простите?

Потом я снова рассмеялась, видя его замешательство, вызванное тем, что я не поспешила согласиться и, возможно, не выразила восторга.

– Я спросил: не хотели бы вы поужинать со мной? Или, возможно, выпить; я знаю, что журналисты очень любят пропустить стаканчик-другой.

Он раздражал меня все больше, даже когда я смотрела на него с изумлением.

– Почему вы хотите выпить со мной? И почему я должна хотеть выпить с вами? Вы не смогли ответить ни на один вопрос открыто. Как же вы собираетесь вести разговор на свидании?

Он цокнул:

– А кто сказал, что это свидание?

Я покраснела и испытала приступ ярости: на него – за грубость и на себя – за глупость. Я развернулась на каблуках и направилась к двери, но он удержал меня за руку. Осторожно, но достаточно решительно он остановил мой показательный выход.

Его тон стал мягче:

– Будет весело. Не спорю, сейчас весело не было. Попытка перехитрить друг друга. Что-то вроде поединка.

Я сделала большие глаза:

– Думаю, вы неправильно понимаете концепцию поединка. К тому же я полагаю, что ужин с вами будет утомителен. Спасибо за интервью, но…

Мои пальцы уже сжимали дверную ручку, когда он перебил меня:

– Чего вы боитесь, Соф?

Я не могла сдержаться:

– Вообще-то я Софи. И я не боюсь.

Он приподнял бровь, отступив назад и скрестив руки на груди. Думаю, тем самым он хотел расположить к себе, но это вызвало у меня желание въехать ему за неописуемую самоуверенность.

– Неужели?