— «Для кого-то еще»? — мадам Йоцка повторила эти слова, скорее, для себя самой.

— Все это вы со своим чернокожим! — опять встряла в разговор горничная. — Вот заладили! Хорошо, что я не христианка. Правда, недавно ночью я слышала какие-то шаркающие шаги и выглянула: кукла казалась больше, словно разбухшей…

— Замолчи! — закричала миссис О’Рейли. — Не болтай зря, чего не знаешь.

Она повернулась к горничной.

— Сплошная пустая болтовня об этой кукле, — сказала кухарка, извиняясь, — детские сказки, такие я слышала в Майо[12]ребенком. Я в них не верю.

Презрительно повернувшись спиной к горничной, она подошла поближе к мадам Йоцке.

— Мисс Монике ничего не грозит, мадам, — прошептала она, — насчет нее можете не беспокоиться. Неприятности грозят кому-то другому.

И она снова перекрестилась.

Уединившись в своей комнате, мадам Йоцка молилась и размышляла. Она чувствовала глубокую и сильную тревогу.

Кукла! Дешевая безвкусная маленькая игрушка, такие на фабрике делают сотнями, даже тысячами; коммерческий продукт на потребу детям… Но…

«То, как Моника с ней играет…» — эти слова все крутились в голове.

Кукла! Но играть с таким страшилищем… ведь для будущих матерей куклы — трогательные и даже необходимые игрушки. Вот ребенок ласкает свою куклу, заботится о ней, старается, но тут же может запихнуть ее в коляску, невероятно вывернув голову, скрутив руки и ноги, да еще и вверх тормашками — в таком положении никакое живое существо не смогло бы выжить, — и все это лишь потому, что девочке захотелось посмотреть в окно: не закончился ли дождь и не выглянуло ли солнце. Слепой и отвратительный автоматизм диктуется природой, однако его временно может пересилить сиюминутный порыв, но жизненная сила преодолевает все преграды. Материнский инстинкт противостоит даже смерти. Брошенная на полу с разбитым ртом и потерявшимися глазами или с любовью уложенная под бок, чтобы утром оказаться раздавленной, кукла переживает все пытки и несчастья и лишь подтверждает свое бессмертие. Ее невозможно убить. Она неподвластна смерти.

Ребенок и кукла — вот миниатюрное изображение непреклонности природы и неистребимой страсти, что служит главной цели — выживанию.

Такие мысли, возможно продиктованные обидой на жизнь, что лишила ее возможности иметь своего ребенка, недолго мучили мадам Йоцку и вскоре вернулись к конкретному случаю, что пугал ее, — к Монике и ее слепой светловолосой кукле. Помолившись, гувернантка тотчас уснула. Снов ей никаких не снилось, поэтому проснулась она полной сил и решимости: рано или поздно, скорее рано, ей придется все рассказать полковнику.

Молодая женщина принялась наблюдать за Моникой и ее за куклой. Все казалось нормальным и происходило точно так же, как в тысяче других домов. Ее разум переосмысливал происходящее, а там, где сталкивался с каким-то суеверием, легко находил новые логичные объяснения. В свой выходной вечер она пошла в местный кинотеатр и, покидая душный зал, пришла к мнению, что выдуманное приукрашенное действо притупляет восприятие действительности, а настоящая жизнь весьма прозаична. Но она не прошла и полмили по направлению к дому, как тревога охватила ее с еще большей силой.

Миссис О’Рейли должна была вместо нее уложить Монику в кровать, и именно она теперь открыла гувернантке дверь. Лицо кухарки было мертвенно-белым.

— Она говорит, — прошептала испуганная женщина, даже не закрыв дверь.

— Говорит? Кто говорит? Что вы имеете в виду?

Миссис О’Рейли плотно закрыла дверь.

— Обе, — произнесла она с нажимом, затем села и вытерла лицо.

Кухарка выглядела обезумевшей от страха.

Мадам Йоцка переходила на жесткий тон только при крайней необходимости.

— Обе? — Она повторила намеренно громко, чтобы не поддаться этому шепоту. — О чем вы говорите?

— Они обе разговаривают, разговаривают друг с другом, — повторила кухарка.

Молодая женщина помолчала, пытаясь не замечать участившегося сердцебиения.

— Вы имеете в виду, что слышали, как они разговаривают друг с другом? — наконец спросила она дрожащим голосом, стараясь, чтобы он звучал как обычно.

Миссис О’Рейли кивнула и оглянулась. Она была на грани истерики.

— Я думала, вы никогда не придете, — захныкала кухарка. — Я едва могла здесь оставаться.

Мадам Йоцка пристально смотрела в ее испуганные глаза.

— Что вы слышали? — спокойно спросила она.

— Я стояла у самой двери. Было два голоса. Разные голоса.

Мадам Йоцка не стала настаивать и расспрашивать подробнее. Казалось, страх помог ей стать мудрее.

— Вы хотите сказать, миссис О’Рейли, — она говорила спокойным ровным голосом, — что слышали, как мисс Моника обращается к своей кукле и отвечает за нее, изменив голос? Не это ли вы слышали?

Но миссис О’Рейли не собиралась соглашаться. Вместо ответа она перекрестилась и покачала головой.

— Поднимитесь и послушайте сами, мадам, — продолжала кухарка шепотом. — Тогда уж и решайте.

Итак, за полночь, когда Моника уже спала, кухарка с гувернанткой оказались в темном коридоре возле двери, ведущей в детскую спальню. Ночь стояла спокойная и безветренная. Полковник Мастерс, которого они обе боялись, несомненно, уже давно ушел в свою комнату, находившуюся в другом крыле этого неудобного и неуютного здания. После томительного ожидания они действительно услышали тихие и хрипловатые звуки из комнаты, где мирно спала Моника со своей обожаемой куклой. Несомненно, оттуда доносились два голоса.

Обе женщины выпрямились, непроизвольно перекрестились и посмотрели друг на друга. Они не знали, что и думать, и испытывали дикий ужас.

Что бродило в суеверной голове миссис О’Рейли, знали только древние боги Ирландии, но мысли польской гувернантки были четкими и ясными, как стекло: оттуда должен доноситься только один голос. Она прижала ухо к дверной щелке. Молодая женщина внимательно слушала, ее трясло от страха, но она продолжала прислушиваться. Она помнила это сонное бормотание, но на этот раз оно было каким-то странным.

— Девочка говорит во сне, — уверенно прошептала гувернантка, — только и всего, миссис О’Рейли. Она просто говорит сама с собой во сне.

Гувернантка еще раз повторила это женщине, которая почти прижималась к ней в поисках опоры.

— Разве вы не слышите, — добавила гувернантка громче и немного раздраженно, — что это один и тот же голос? Внимательно прислушайтесь, и поймете, что я права.

И она сама напрягла слух.

— Слушайте же! — шепотом повторила мадам Йоцка, полностью сконцентрировавшись на странных звуках. — Ведь это один и тот же голос?

Пока она старательно прислушивалась к голосам за дверью, раздался другой звук, который, казалось, шел сзади: шорох или легкое шарканье, словно кто-то убегал на цыпочках. Гувернантка резко обернулась и увидела, что она говорила в пустоту. Позади нее никого не было. Молодая женщина осталась одна во мраке коридора. Миссис О’Рейли убежала. С лестницы этажом ниже доносились слова молитвы: «Матерь Божья и все святые…»