— Это все? — закаменев лицом, осведомился «есаул». — Все сказал, большевичёк? Ну, смертушку лютую мы тебе в любом разе обеспечим. На коленях ползать станешь, сапоги целовать, моля, чтобы просто так пристрелили.

— Абсолютно. Кстати, я вовсе не коммунист, коль уж вас это настолько сильно волнует. В партию не вступал и не собирался, поскольку не счел нужным, а насильно туда никого не тянут. Я, между прочим, дворянин — Алексеевы, если не в курсе, достаточно известная в истории фамилия. А Родине служить, да защищать ее мне из без партбилета никто не запрещал. И на коленях ползать не стану, не надейтесь даже. Воспитание-с, знаете ли. Не то, что у некоторых.

Уже озвучив последние фразы, Степан внезапно подумал, что это могло оказаться и ошибкой. Иди, знай, существовал ли такой дворянский род на самом деле? Как-то само собой вырвалось, честное слово — но уж больно захотелось ввернуть напоследок нечто вовсе уж неожиданное. Такое, чтобы шаблон не только порвало, а в клочья разнесло. Он и без того с три короба наврал — так какая уж теперь разница? Расстрела он в любом случае ждать не собирался — не удастся сбежать, так хоть погибнет, как русскому солдату и полагается, в бою. К слову, кобура у казачка так и расстегнута, да и лейтенант у входа откровенно расслабился, успокоенный тем, что пленный не проявляет ни малейшей агрессии. Рискнуть — или пока рано? Нет, пожалуй, рановато. Или все-таки рискнуть? Ждать, пока его изобьют и потащат обратно в сарай, смысла нет — в этом случае шансов на побег уже не останется. Оттуда никак не выберешься — стены добротные, пол земляной, утоптанный и морозцем схваченный. Это только в кино пленные за ночь ухитрялись подкоп организовать. Да и чем копать, не голыми же руками да по мерзлой земельке? А если еще и руку или пару ребер сломают — ну, тут и вовсе без комментариев. Останется и на самом деле героически умереть у расстрельной стенки — ну, или что там казачок с ним сделать собирается? Нет, ребяты-демократы, никак нельзя ему обратно возвращаться, категорически невозможно…

Своей цели он, похоже, добился: на оберст-лейтенанта было жалко смотреть — торкнуло его основательно. Бедняга пару секунд только рот, словно выброшенная на берег рыба, разевал, просто не зная, что и сказать.

— Andrey, übersetze seine Worte für mich! Sofort! — не выдержал хер майор, поднимаясь на ноги и размахивая сигаретой. — Ich warte![21]

— А, так тебя, выходит, Андрюхой кличут? — подмигнул «есаулу» морпех, незаметно напрягая мышцы и мысленно просчитывая партитуру будущего боя. — Вот и познакомились. Теперь буду знать, кого на тот свет отправил. Фамилию, кстати, можешь не называть, предателям памятников не ставят. Прикопают под яблонькой, да и удобряй себе землицу, хоть какая-то польза.

— Удавлю, с-сука! — все-таки сорвался «есаул», широко замахиваясь.

«Все, вот ты и попался», — мелькнула самым краешком сознания мысль. — «Привык, болван, всяким там вахмистрам с прочими урядниками кулаком в ухо безнаказанно тыкать. Весь корпус раскрыл, бей — не хочу. Главное, без стрельбы обойтись, где-то за дверью тот румын с винтовкой торчит. А на прочие звуки он вряд ли даже и внимание обратит — решит, что это несговорчивого пленного уму-разуму учат».

Степан и ударил, распрямившейся пружиной взмывая с табурета.

Пробил в печень, скользнул за спину, выдергивая из кобуры оружие. Добавил скрючившемуся от боли в боку противнику по затылку. И, не теряя ни секунды, метнулся к лейтенанту, еще только начавшему поднимать руку с зажатым в ней «люгером». С ходу, вкладывая в сокрушительный удар всю массу и инерцию тела, врезал коленом в пах, впечатывая гитлеровца в добротную, отнюдь не гипсокартонную, стену. Сильно так впечатывая, от души, и спиной и неприятно хрупнувшим в ответ затылком. Перехватил кисть, выкрутил из безвольной уже руки пистолет. Выпустив обмякшее тело, крутнулся в сторону хера майора, судорожно дергающего из кобуры собственное оружие.

Оскалился, надеясь, что улыбка выйдет достаточно жуткой:

— Не нужно… э-э… найн! Нихт шиссен, битте! Блин, как там это по-вашему? Ваффен нихт, короче! Пристрелю нахрен! Ну, ферштейн? Если ферштейн, тогда хэнде хох!

И аккуратно прицелился ему в переносицу, продолжая контролировать боковым зрением дверной проем. Но за дверью было тихо. Румын-караульный то ли вовсе ничего не расслышал, то ли вовсе отлучился — в нарушение устава, понятно, — перекурить на крылечке.

Поколебавшись, гитлеровец осторожно кивнул, демонстративным жестом убирая ладонь от кобуры. Руки, правда, задирать, не стал, пытаясь хоть как-то сохранить лицо — просто приподнял перед собой ладонями к Степану. Зажатая в заметно подрагивающих губах недокуренная сигарета дымила ему в лицо, однако вытащить ее он не решался, боясь спровоцировать пленного, внезапно ставшего хозяином положения.

Криво ухмыльнувшись, Алексеев подошел к столу, выдернул окурок, раздавив его в пепельнице. Особой ненависти к фрицу он, как ни странно, не ощущал. Даже воды налил, хоть мог бы и проигнорировать. Обойдя майора, забрал пистолет, мысленно хмыкнув: снова Р08, уже третий по счету! Ну, чистый сюрреализм, честное слово! Свой потерял — зато три новых нашел. Как раз для него и двоих пленных парашютистов. Кстати, насчет ребят…

Накрепко стянув ремнем руки новоиспеченного пленного, заставил того сесть, на всякий случай отодвинув стул подальше от стола. Глянуть, что в ящиках? Времени нет, да и неважно это. Убедившись, что хер майор никаких глупостей не сделает, пробежался по комнате. Лейтенант? Ну, тут без вариантов. Не выдержал арийский череп плотного контакта с русскими бревнами. Готов. Казачок? Жив, понятно, как и планировалось. Поскольку без него весь сложившийся в голове старшего лейтенанта буквально за несколько секунд план вообще терял всякий смысл. А так оставалась пусть и мизерная, но хоть какая-то возможность и самому вырваться, и пацанов пленных вытащить. Но без переводчика никак, от слова совсем…

Подтащив начинающего приходить в себя «есаула» к столу, морпех прислонил его к стене и аккуратно похлопал по щекам. Оберст-лейтенант бессвязно замычал, взглянув на старлея мутным взглядом:

— А, живой, краснопузый, я так погляжу? Ну и чего, думаешь, победил? Так на-кась, выкуси, ненадолго это, все одно конец тебя ждет. Ой, лютый, верно говорю!

— Да и хрен с ним, — отмахнулся Степан. — Тут другое дело: начальничек твой мне сделку, помнится, предлагал? Ну так вот — теперь я тебе, значит, сделку предлагаю. Жить хочешь? Хер майор, насколько я понял, по-нашенски ни бельмеса не понимает, так что отвечать можешь смело. Прямо сейчас и отвечай, поскольку времени на раздумья не даю — алаверды, так сказать. Ну?

— Дык, а кто ж не хочет? Жить все хотят, даже букашка какая малая, — поколебавшись секунду, осторожно пожал плечами пленный. — Жисть-то — она, как говорится, одна, другой не предвидится. Вот только как я тебе верить-то могу? Сейчас, поди, златые горы наобещаешь, а после — так и пристукнешь по-тихому. Это у тебя неплохо получается, — казак кивнул в сторону лейтенанта. — Руками махать ты большой мастак, я уж понял…