Четыре минуты двадцать шесть секунд до финального свистка, его команда опережает соперников на три очка… и пропускает гол.

Мазилы! Неужели они подведут его! Дрейк запихнул в рот горсть крендельков. Под мокрой от пота футболкой бешено заколотилось сердце.

Лихорадочно дыша, он поднял очередную бутылку за гладиаторов на экране… и вскочил, как будто его ударили в пах. Игрок соперников перехватил длинный пас и без проблем добежал до зоны защиты.

Гол! Трибуны взревели.

Три минуты двадцать секунд до конца матча, и вся жизнь Дрейка промелькнула перед его глазами.

Козлы, думал он, заливая пивом пересохшее горло. За одну минуту дважды пропустили мяч. Даже он сыграл бы лучше. Неженки. Размазни.

Дрейк глотал пиво, пожирал чипсы и молился.

Когда прозвучало двухминутное предупреждение и на экране замелькала реклама, он вскочил и заметался по комнате, хрустя суставами пальцев.

– Один гол! Только один чертов гол!

Страшно даже подумать, что сделает Дельрико, когда не получит остаток долга… Дрейк прижал трясущиеся ладони к глазам. Как он мог поставить на этих идиотов пятьдесят тысяч, когда должен мафии девяносто?

Реклама закончилась, и Дрейк замер перед двухметровым телеэкраном, уставившись в глаза вратаря. Отчаяние схлестнулось с отчаянием. Натужное хрюканье. Рывок. Огромные потные мужики схватились на экране в нескольких дюймах от лица Дрейка.

Тайм-аут.

Дрейк в волнении грыз ногти.

Команды снова выстроились, приготовившись к схватке.

Время истекало, мелькая секундами в углу экрана. Взрослый мужчина рыдал посреди комнаты, полной игрушек. Мочевой пузырь уже готов был лопнуть, но Дрейк только переминался с ноги на ногу. Во время последнего тайм-аута он сбегал в уборную, а когда вернулся, весь экран был заполнен грязными спортивными формами, сплетенными в огромный клубок.

Дрейк задыхался точно так же, как борющиеся футболисты. Слезы лились по его щекам.

Когда рефери растаскивал в стороны горячие головы, ему хотелось разодрать их всех в клочья.

– Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, – молил он.

Мяч пролетел в нескольких дюймах от стойки ворот, в милях от угасающей надежды, и судьба матча была решена.

Дрейк рыдал под рев бушующих трибун. Футболисты снимали шлемы, открывая грязные потные лица, счастливые и печальные.

Финальный свисток. Не одна жизнь перевернулась в этот момент.

Джулия вползла в шикарную приемную Дрейка Моррисона ровно в десять утра, с трудом сдерживаясь, чтобы не морщиться от боли при каждом шаге.

– Мистер Моррисон ждет вас, – произнесла секретарша вкрадчивым контральто. Если голос не вызывал бурных фантазий у посетителей-мужчин, то с этой задачей наверняка справлялся огромный бюст со сверкающим в ложбинке циркониевым кулоном. – Пожалуйста, посидите пару минут.

Ни о чем другом Джулия и не мечтала. С долгим тихим вздохом она опустилась на один из диванов и притворилась, что поглощена последним номером «Премьер». Она чувствовала себя так, словно ее методично избивали бейсбольной битой.

Фриц измывался над ней целый час и весь этот час смотрел на нее, как добрый дядюшка, подбадривал, льстил, а она даже не надеялась на пощаду.

Вспомнив, что надо бы перевернуть страницу, Джулия взглянула на секретаршу. В профиль ее бюст казался еще внушительнее, но, как ни странно, ни один мужчина в приемной не исходил слюной.

Джулия осторожно откинулась на спинку дивана и задумалась.

Похоже, совместные страдания вызывают женщин на откровенность. Ева была дружелюбна и веселилась от души, особенно когда Джулия, забыв о достоинстве, разразилась потоком затейливых ругательств.

И трудно, почти невозможно, сохранять профессиональную дистанцию, когда две голые измученные женщины плещутся под душем.

Во время тренировки они много говорили. Не о людях, а так, обо всем. О садах, которые, как выяснилось, Ева обожает, о музыке, которую она предпочитает, о ее любимых городах. Это было мало похоже на интервью, и в конце концов Ева узнала о Джулии больше, чем Джулия о Еве.

Очень осторожно она повернулась, мышцы пронзила боль, и, не сдержавшись, Джулия жалобно заскулила. Мужчины, сидевшие напротив, взглянули на нее поверх своих журналов и тут же вернулись к чтению. Чтобы отвлечься, Джулия стала размышлять о них. Часы показывали, что она ждет уже десять минут, но двойные белые двери с именем Дрейка на табличке были плотно закрыты. Что или кто задерживает Дрейка Моррисона?

В кабинете, таком же ультрамодном, как и приемная, Дрейк вцепился дрожащими пальцами в сверкающий письменный стол. Его тело словно съежилось и казалось крохотным в огромном кожаном кресле.

– Я лично пришел к тебе, – вкрадчиво говорил Дельрико, – потому что нас связывают почти родственные отношения. – Дрейк не смог выдавить ни слова и лишь кивнул. Дельрико с отвращением поджал губы. – Ты понимаешь, что могло бы случиться, если бы не эти отношения?

Поскольку вопрос требовал ответа, Дрейк облизнул пересохшие губы.

– Да.

– Дружба может влиять на бизнес лишь до определенного предела, и мы достигли крайней точки. Вчера вечером тебе не повезло. Я могу посочувствовать, как друг другу, но, как бизнесмен, я должен думать о собственной выгоде. Ты, Дрейк, стоишь мне больших денег.

– Я… я могу вернуть вам десять тысяч через две, может, через три недели.

Скрывая выражение глаз длинными густыми ресницами, Дельрико вынул из кармана столбик мятных леденцов, отделил один пальцем и положил на язык.

– Этого мало. Весь долг через неделю… Хотя, раз уж мы друзья, через десять дней.

– Девяносто тысяч через десять дней? – Дрейк потянулся к хрустальному графину, но руки так тряслись, что он не смог налить себе воды. – Это невозможно.

– Когда мужчина должен, он платит. Или принимает последствия. Мужчина, который не платит долги, вдруг становится неуклюжим… таким неуклюжим, что может прищемить пальцы дверью или порезать лицо во время бритья… Он может стать настолько рассеянным, что… перережет себе горло, или настолько отчаянным, что выбросится из окна. – Дельрико указал на окно за спиной Дрейка. – Вот такого, например.

Дрейк с такой силой сглотнул комок в горле, что кадык вжался в узел галстука, а слова вырвались из горла, как воздух из проткнутой шины.

– Мне необходимо больше времени.

Дельрико вздохнул, словно разочарованный отец над плохим табелем сына.

– Ты просишь меня об одолжении, а сам не выполнил мою просьбу.

– Ева ничего мне не рассказывает. Вы же знаете, как она упряма.

– Знаю.