А вот и нет. Когда после завтрака вышли из дома, на улице уже рассвело — мглисто, туманно-зыбко, но все же темнота отступила.

— Погодка-то а? Как в Англии! — Андрон, поеживаясь, закурил, с важностью подошел к машине и, вытащив брелок с ключами, приступил к сакральному процессу отмыкания. — Ну как ты тут, моя ласточка? Не замерзла? Рубен, заходи, подкину до метро. Рубен, эй! Что с тобой? Увидел дедушку на облачке?

Рубен Ашотович не отвечал, прищурившись, как бы не доверяя зрению, он внимательно смотрел на флюгер, длиннохвостую железную собаку, четко различаемую на фоне неба.

— Странно, очень странно, — произнес он наконец, оторвал мутный взгляд от флюгера и залез в стылое нутро машины. — Действительно, все как в Англии. Там в Суффолке есть церковь с аналогичным флюгером, я сам видел фото. Ее называют храмом Цербера, сатанинского пса. Когда-то давно он явился прихожанам, кого-то убил, кого-то изувечил и с адским ревом исчез. После него остались искареженные церковные часы и глубокие, напоминающие следы когтей царапины на плитах пола. Странно, очень странно.

До самого метро он молчал, думал о своем, тер бугристый, в морщинах лоб — ясно было, что зеленый змей еще не до конца разжал свои объятья. При прощании же Рубен Ашотович расчувствовался, дружески обнял Андрона и скупо прослезился.

— Спасибо, Андрюша. Ничего, ничего, не все так плохо. Пока мы мыслим, мы существуем. — Замялся на мгновеие, как бы вспомнив что-то, выпятил губу, покачал плешивой головой. — И все-таки собака эта, флюгер… Странно, черт возьми, очень странно, — крепко пожал Андрону руку, вылез из машины и пропал под землей.

«Конечно, странно, — Андрон, глянув в зеркало, просемафорил поворотником и осторожно, дабы не задеть прохожих, начал отъезжать от поребрика, — не флюгер вертится, а все базары крутятся вокруг него. То то, то се, то чухонский волк, то собака Баскревилей…». И в довершении собачьей темы он вдруг поймал себя на мысли, что в самом деле все бабы суки, и Полина отнюдь не исключение. Жучка еще та.

Пришла Валерия в себя от ощущения чего-то лишнего в своем теле. Застонав от слабости, она открыла глаза и сквозь призрачную пелену увидела женщину, пожилую, добрую, в белом — приветливо улыбаясь, та всаживала ей иголку в вену.

— А, вам уже лучше, слава богу.

— Кто вы? — Воронцова поняла, что лежит безо всего под крахмальными хрустящими простынями и, собрав в кулак всю свою волю, справилась с пеленой перед глазами. — Где я?

— У друзей, дочка, у друзей, — раздался низкий и глухой мужской голос, и Воронцова увидела гиганта, широкоплечего, седого, с начальственной осанкой. — Тебя ведь звать Марией, дочка, верно? — участливо спросил он, и мощный голос его дрогнул, сел, превратился в шепот. — Хорстен писал мне о тебе. Ах, Хорстен, Хорстен! Бедный, бедный мальчик мой!

Все это было очень похоже на провокацию — слишком уж искренно, чувственно, на саднящей ноте.

— Никакая я вам не Мария. Требую американского консула, — Валерия нахмурилась, сдвинула брови, дернувшись, хотела сделать протестующий жест, но не смогла — добрая женщина уже глубоко всадила ей иглу в другую руку.

— Потерпите, милочка, потерпите. Сейчас вам будет совсем хорошо.

— Да, ладно тебе, дочка, ладно. Я же дядя Курт, учитель Хорста, — гигант раскатисто ударил себя в грудь, миролюбиво улыбнулся и, чтобы не осталось ни малейшего сомнения в его искренности, похлопал Валерию по плечу. — А ты Маша, русская либлих фройляйн нашего Хорстена. Маша с Петроградской.

Да, похоже, у старого доброго Курта с информационным обеспечением было не очень. Только Воронцовой на это было наплевать.

— Валерия Евгеньевна, законная супруга Хорста, — веско и безапеляционно представилась она, и в голосе ее, все еще слабом, отчетливо послышалась тревога. — Как он там? Его укусила вобла.

— Плох, дочка, плох, — гигант насупился, проглотил слюну. — Собственно, как плох, состояние стабильное. Кома. А что касаемо этой твари…

Кашлянув, он замолчал и деликатно отвернулся, потому что женщина в белом занялась вплотную ягодицами Валерии. Быстро испятнав их точками уколов, она собрала инструмент, добро улыбнулась и вытянулась по стойке смирно.

— Группенфюрер, все в порядке. Жить будет.

— Спасибо, гауптштурмфюрер, вы свободны, — он присел на табуретку у кровати Воронцовой и трогательно, с отцовской нежностью поправил сбившееся одеяло. — Так вот, что касаемо этой твари, дочка. Это был опытный образец. Наши ученые вывели редкую породу воблы, с ядовитыми железами, с тем, чтобы в реках советского Нечерноземья она кусала на водопое скот. Здорово придумано, да? — хмыкнув, Курт впервые за все время улыбнулся, выпятил губу, подбородок и грудь, но тут же страшное, в глубоких шрамах лицо его снова затуманилось. — Но только на деле, дочка, ни хрена не вышло. Вначале от бескормицы вымер колхозный скот, а следом особая, выпущенная в реки советского Нечерноземья вобла. Не вынесла плотин и удобрений. А вот здесь, на Амазонке, прижилась, кусает, стерва, всех кого ни попадя. Хотя сушеная, с баварским пивом очень даже ничего. Главное — не есть ее вместе с головой. А то ведь противоядия наши ученые так и не придумали. Впрочем хрен его знает, прогресс не стоит на месте. Я уже отправил шифртелеграмму в Шангриллу, фюрер не даст пропасть таким борцам как Хорст. Хорст, Хорстен, бедный мальчик мой…

Настроение у старого Мольтке было мрачным — события последних дней не радовали. Вначале первый зам, оберштурмбанфюрер Диц, в борделе и в пьяном виде наступил на скорпиона. Босиком, на большого черного, боль от укуса которого сводит с ума и держится не менее двух суток, причем не помогают ни антибиотики, ни анальгетики. Так что пришлось давать этому гаду общий наркоз. Затем второй зам, штурмбанфюрер Мильх, опять-таки в борделе и опять-таки в пьяном виде, наступил на любимую мозоль капаэристу из местных. Опять-таки большому и опять-таки черному. Так что два дня лежал потом под наркозом, не помогали ни анальгетики, ни антибиотики. И вот последняя капля — Хорст. Хорстен. Лучший из лучших, почти что сын… Еще слава богу, что эта Валерия Евгеньевна сделала все как надо, отсосала качественно. Да и поливакцина оказалась хороша. Теперь все решает время.

Да, мрачен и суров был старый Курт Мольтке, и первопричина этого крылась, строго говоря, не в одних лишь событиях дней последних. Давно уже, словно гвоздь в пальме, гнездилась на сердце у него тревога, с тех самых пор, когда какие-то сволочи принялись рубить леса по всему бассейну Амазонки. Лихо взялись за дело, с тракторами и бульдозерами. Этак можно в чистом поле остаться, без штанов, во всей красе, на виду у мировой прогрессивной общественности. А хвалиться, честно говоря, особо нечем. Не осталось ни чести, ни совести, ни любви к фатерлянду — курсанты не верят ни в бога, ни в черта, ни в фюрера. Что ни выпуск — бандиты, террористы, дезертиры. Какая там великая Германия, какая там, к чертям собачьим, Шангрилла… Кстати там дела тоже не хороши. Уроды русские взорвали над Антарктикой бомбу, нарушили тем самым озоновый слой, и теперь на Южном полюсе повышена температура, что приводит к таянию материковых льдов. По слухам капает уже в бункере у фюрера, и ходят разговоры о предстоящей эвакуации. А куда сунешься с арийской-то идеей, если джунгли вырубят и льды растают? Разве что на Луну. А все же хороша задница у этой русской бабы, сразу видно, Хорст не промах, понимает, что к чему. Чем-то напоминает задницу русской шифровальщицы, что работала с одним уродом из окружения Шеленберга. Ее еще потом отправили в Швейцарию, к нейтралам. Да, русские они все такие, ядреные, задастые, ногастые, буферястые. Как баварки. Те тоже бабы гладкие, в теле… А, кажется, заснула. Ну, баюшки баю.