Восстановив попранную справедливость, маршал Коутинью наконец поведал своему кузену, что же, собственно говоря, привело его в Индию.

На каликутском берегу располагался роскошный «серами» — увеселительный загородный дворец —, прославленный своими редкими по красоте резными деревянными панно, а также своими золотыми и серебряными дверьми, покрытыми искусными изображениями птиц и зверей. В этот «серами», овеваемый свежими морскими ветрами и охраняемый денно и нощно двумя сотнями отборных воинов, удалялся порой отдохнуть от государственных дел давний знакомец и «заклятый друг» Афонсу Албукерки — каликутский самурим.

Дом Мануэл, узнав о знаменитых золотых и серебряных дверях, счел, что им подобает украшать его собственный дворец, а не дворец какого-то индийского князька, и уполномочил своего маршала Коутинью совершить на «серами» самурима Каликута то, что сейчас назвали бы «разбойным нападением» — причем совершенно независимо от губернатора португальской Индии, которому предписывалось оказывать маршалу всяческую поддержку в подготовке операции, но самому в нее отнюдь не вмешиваться.

Узнав эту новость, Албукерки тяжело вздохнул. Участвовать в совместной операции означало для него — исправлять ошибки упущения и промахи других, это он знал по собственному опыту. К тому же дом Афонсу в принципе не одобрял намеченное предприятие. Он пытался урезонить маршала, подчеркивая свою осведомленность о стремлении самурима к заключению мира после поражения, нанесенного каликутскому флоту эскадрой Алмейды в Камбейском заливе, и не подлежащую сомнению предпочтительность установления верховного владычества Португалии мирным, а не военным путем. Мир с Каликутом означал спокойствие в Кочине, а спокойствие в Кочине означало бесперебойное снабжение далекой метрополии перцем и иными пряностями. Португалия крайне нуждалась в постоянном получении доходов от торговли перцем и другими специями, в том числе — и для покрытия значительных сумм, расходуемых ежегодно на финансирование Индийских флотов. В историю Албукерки вошел, прежде всего, как профессиональный завоеватель. В действительности же он был в равной степени как воителем, так и государственным деятелем, всегда предпочитавшим, по мере возможности, добиваться триумфа не силой оружия, но путем заключения выгодных для португальцев договоров.

Но и это было еще не все. Дом Афонсу считал налет на Каликут не столь легким делом, как то представлялось Коутинью, у которого «меч так и рвался вон из ножен». Самурим располагал преданной ему гвардией, навербованной из членов воинской касты Малабарского побережья — так называемых «наиров», отличившихся высокой боеспособностью, а его город — мощными оборонительными сооружениями. Однако молодой, рвавшийся в бой маршал сходу отметал все доводы своего осторожного старшего кузена. «Чего ради я, по Вашему явился в Индию?» — самоуверенно ответил он на предложение дома Афонсу попытаться по-хорошему договориться с самуримом — «Торговаться с местными купчишками? Так знайте — мои предки мелочной торговлей никогда не занимались!»

Перед самым отплытием к двоюродным братьям явился Кожи (Хаджи — В. А.) Беки[55], богатый купец-мусульманин из Каликута, давний торговый партнер и доброжелатель португальцев. Зная об этом, самурим прислал его к новому португальскому губернатору с предложением мира. Посол клялся своей бородой и всем, что было для него свято, в искренности намерений владыки Каликута.

«Мне очень жаль,» ответил купцу-дипломату дон Афонсу — «но мы как раз собираемся на него напасть» (прямо, как наш князь Святослав Игоревич с его знаменитым: «Иду на вы!», или: «Хощу на вас идти!»).

Испуганный Кожи Беки сказал, что, в таком случае, ему не имеет смысла возвращаться в Каликут, ибо разгневанный самурим, обещавший щедро вознаградить его, в случае успешного завершения дипломатической миссии, теперь непременно казнит его, как всегда поступает с послами, не справившимися с данными им поручениями.

В последний день декабря португальская эскадра вышла в море. Люди маршала Коутинью предвкушали предстоящее им приключение с радостным нетерпением новичков, в то время как индийские ветераны Албукерки хранили мрачное молчание (интуиция их, как всегда, не подводила). И бросали косые взгляды на этих «залетных птиц», только и знавших, по их мнению, что загребать доходы от продажи индийского перца и прочего, украшая себя чужими лаврами.

Когда корабли через два дня встали на якорь у Каликута, маршал гордо зачитал грамоту короля, поручавшего ему единоличное командование предстоящей операцией. «Завтра рано утром никому не садиться в шлюпки без моего приказа! Всякий, кто осмелится отплыть к берегу без моего дозволения, будет обезглавлен!» — заявил дом Фернанду в заключение своего обращения к подчиненным.

«Какая наглость!» — ворчали ветераны — «Нас вправе казнить или миловать только наш губернатор!»

По плану маршала Фернанду ди Коутинью, португальцам надлежало разделиться на два отряда (один — под предводительством самого маршала, другой — под командованием губернатора). Отряды должны были десантироваться на двух разных участках побережья и вновь соединиться перед воротами дворца самурима. «Гладко было на бумаге»… Второй отряд, под командованием Албукерки, благополучно высадился точно в указанном месте, и точно в установленный срок добрался до цели. А вот лодки с людьми маршала Коутинью были отнесены прибрежным течением довольно далеко от предназначенного им места высадки.

Каликутские дозорные своевременно обнаружили появление португальских каравелл. Вокруг загородного дворца самурима были с молниеносной скоростью возведены высокие, буквально утыканные стволами пушек-бомбард, баррикады. Из города на помощь защитникам «серами» непрерывным потоком текли подкрепления.

Чтобы избежать наихудшего варианта развития событий, Албукерки, не дожидаясь подхода отряда Коутинью, приказал своему отряду атаковать. Оказалось, что туземные пушкари, к счастью для атакующих, установили свои бомбарды слишком высоко, так что ядра пролетали над головами португальцев, не причиняя тем никакого вреда. Поэтому солдатам Албукерки удалось преодолеть баррикады туземцев без особого труда. Однако же, ворвавшись внутрь загородного дворца, они столкнулись с яростным сопротивлением «наиров», сломить которое оказалось очень нелегко. Наконец, после бегства последних защитников «серами» с поля боя, «налетчики» дома Афонсу поспешно сорвали с петель драгоценные золотые и серебряные двери и благополучно дотащили их до лодок. Погрузив добычу в шлюпки, они уже собирались отчаливать от берега, как вдруг — «лучше поздно, чем никогда!» — на сцене появился сильно припозднившийся маршал Фернанду ди Коутинью со своим отрядом. Он был взбешен сверх всякой меры тем, что поспел к шапочному разбору.

Состояние маршала не укрылось от Афонсу Албукерки, попытавшегося утешить разъяренного Коутинью: «Поздравляю, Вы — первый португалец, высадивший десант в Каликуте! Вами одержана блестящая победа! Видите — вон там, в лодках, лежат Ваши двери! Задание выполнено, можно возвращаться!»

Однако маршал, готовый лопнуть от бешенства («кто не успел, тот опоздал»!), в ярости приказал своим подручным выбросить драгоценные двери, из-за которых, собственно, и разгорелся весь этот «сыр-бор», из шлюпок в море. «Ничего, в Каликуте таких дверей имеется наверняка еще немало, их-то я сейчас и добуду!» — крикнул дом Фернанду онемевшему от изумления дому Афонсу. После чего отдал своему пажу шлем, щит и копье, надев вместо шлема красную шапочку и «вооружившись» прогулочной тростью. «Значит, это и есть тот самый знаменитый Каликут, о котором я так много слышал! Ха-ха-ха! Мне стыдно поднимать оружие на этих голых карликов, удирающих от нас как дикие козы! Я расскажу королю, что проложил себе путь во дворец самурима не мечом или копьем, а тростью!»