«Бог Вам в помощь!» — сказал Албукерки, опершись на свое копье. «Эти голые карлики, удирающие от нас, как дикие козы, я уверен, поджидают Вас на улицах города, в который Вы так легкомысленно стремитесь. И там они покажут Вам, что умеют обращаться с оружием! Городской дворец самурима далеко отсюда, а ведущие туда улочки настолько узки, что Ваши люди будут вынуждены пробираться по ним не иначе, как гуськом. По пути придется непрерывно драться, а, если Вы и доберетесь до дворца, там Вам окажут радушный прием еще больше голых карликов, хорошо вооруженных и не утомленных боем».

«Тем лучше! Чем гуще трава, тем легче ее косить!» — воскликнул дом Фернанду (он был человек образованный, и к месту вспомнил фразу вестготского царя Алариха, произнесенную под стенами осажденного готами Рима). После чего назначил проводником толмача из местных Гашпара да Индия (крещеного индийца) и двинулся по направлению к городу, сопровождаемый по пятам целой ордой подчиненных, жадных до добычи.

Подобная неподобающая людям, считающим себя причастными воинскому ремеслу, крайне безалаберная манера наступать на вражеский город, возмутила прирожденного солдата Албукерки. «Немногие же из них вернутся оттуда!» — озабоченно сказал он своим спутникам и попытался сделать все, зависящее от него, чтобы не допустить грозящей катастрофы. Прежде всего, дом Афонсу приставил часовых к лодкам (о чем воинственный маршал совершенно позабыл) и очистил берег, приказав поджечь все хижины и корабли туземцев.

Между тем отряд во главе с Коутинью с боем, теряя убитых и раненых, с трудом продвигался по тесным, кривым улочкам Каликута по направлению к городскому дворцу самурима. Фернанду Коутинью, тучный и непривычный к тропической жаре, пыхтел, как разъяренный африканский или же индийский носорог. Потоки пота текли у него изо всех пор. Пробившись, наконец, к дворцу владыки Каликута, португальцы собрались с остатками сил и с трудом выбили из дворца его защитников. Возможно, им бы не удалось добиться этого успеха, будь у «наиров» командир получше, и если бы самурим со своим штабом в день нападения был в Каликуте, а не объезжал свои материковые владения.

Ворвавшись в городской дворец владыки Каликута, люди маршала Коутинью растеряли и последние остатки дисциплины. Одни из них жадно хватали золотые и серебряные украшения, другие — бархат, шелк или парчу. Третьи опьянялись блеском самоцветов или погружали руки в сундуки с золотыми монетами, умываясь ими, как водой. Обуянные неутолимой алчностью, они, нахватав сверх всякой меры всего, к чему стремились их сердца, тяжело нагруженные награбленным, еле-еле тащились обратно по узеньким улочкам. Большинство из грабителей, обремененных сверх всякой меры добычей, было заколото или зарублено «голыми карликами» самурима.

Губернатор со своим отрядом подоспел как раз вовремя, чтобы успеть разогнать свежий отряд из четырехсот «наиров», уже успевший окружить дворец. Рассеяв их, дом Афонсу послал к маршалу одного из своих солдат с настоятельным советом (приказывать он права не имел) немедленно начать отступление.

«Я пришел без него, без него и уйду!» — ответил посланцу дома Афонсу маршал, занятый разграблением сокровищницы самурима. У Албукерки лопнуло терпение. Выставив шестерых фидалгу у ворот дворца, чтобы не допустить присоединения людей собственного отряда к грабителям (известно ведь, что дурные примеры заразительны), он отыскал во дворце своего увлекшегося грабежом кузена. «Здесь и сейчас не время и не место для долгих речей и разговоров!» — пытался дом Афонсу урезонить молодого маршала. «С каждой минутой у нас все меньше надежд выбраться целыми и невредимыми из города!». С огромным трудом ему удалось заставить Коутинью образумиться. Распорядившись напоследок поджечь городской дворец самурима («Знай наших!»), маршал Португалии последовал в арьергарде за Албукерки.

Под тучей стрел, в облаке дыма и пыли, затруднявших дыхание, португальцам пришлось снова пробираться через лабиринт узеньких улочек Каликута, на этот раз — в противоположном направлении, вон из города. Полуденное солнце палило еще более немилосердно, чем с утра, и изнывавший под слоем подкожного жира толстяк Коутинью постепенно сбросил с себя все свои раскалившиеся от жары доспехи. Примеру маршала последовали и все его мучимые зноем подчиненные, хотя это было смертельно опасно. Легконогие туземцы преследовали их, подобно шершням. Стрелы, дротики и кривые сабли каликутских «голых карликов» неустанно снимали кровавую жатву с португальского арьергарда, попавшего, наконец, в полное окружение и отрезанного от своих. Сабля «наира» одним ударом отделила правую ногу Коутинью от тела. Его соратники, сомкнувшись в кольцо вокруг упавшего предводителя, защищали его с мужеством обреченных. Солдаты арьергарда дрались, пока не ослабли их руки, и ни один из них не пережил этого рокового дня.

Албукерки, нещадно теснимый в это время неприятелем со всех сторон на перекрестке двух улиц, повернул назад, заметив, что отрезан арьергард. Однако, разметав «наиров», он нашел на месте разыгравшейся трагедии лишь гору трупов. В ходе очередной атаки «голых карликов» удар сабли рассек дому Афонсу до кости левое плечо, от ключицы до локтя. После чего копье «наира» вонзилось ему в шею ниже затылка. Албукерки постигла бы участь маршала Коутинью, не подоспей соратники ему на помощь. Четыре солдата подняли тяжело раненого дома Афонсу на щит и бегом помчались, прикрываемые с тыла и боков несколькими фидалгу, к спасительным шлюпкам, ожидавшим их возвращения на месте высадки, в то время как остальные португальцы сдерживали напор наседавших «голых карликов».

Часовые, охранявшие шлюпки и еще сохранившие силы, ибо пока что не участвовали в бою, предприняли несколько успешных контратак, всякий раз отбрасывая нападавших каликутцев. Последовавшая вслед за тем бомбардировка Каликута, произведенная португальским флотом, по приказу доставленного на борт губернатора, очистила городские улицы. Этот Ultima ratio regum[56], последний довод королей, не раз выручал португальцев в критических ситуациях, начиная с первого обстрела Каликута каравеллами Вашку да Гамы в 1498 году.

Вечером того бесконечно долгого дня красное солнце погрузилось в море, казавшееся в лучах заката сплошь залитым кровью.

Все уцелевшие десантники вернулись на борт кораблей. Лишь капитаны еще оставались на кровавом берегу, ибо каждый хотел отступить последним. Наконец на берегу остались только двое из них, договорившиеся, после долгих споров, прыгнуть в последнюю шлюпку одновременно. Дабы не было порухи ничьей чести!..

Еще два дня эскадра крейсировала перед Каликутом, пока Албукерки снаряжал в обратный путь корабли покойного Коутинью и составлял свои отчеты — отчеты о полностью провалившейся операции, не одобренной им с самого начала. Ибо испепеленные загородный и городской дворцы самурима, сожженные туземные суда и нанесенные каликутцам потери в живой силе (по его оценкам, не более тысячи человек), не шли ни в какое сравнение с величайшим позором и унижением португальцев, принужденных «голыми карликами» к отступлению. К тому же сами португальцы, вынужденные уносить ноги, несолоно хлебавши (золотые и серебряные двери самурима им ведь так и не достались!), потеряли триста человек только убитыми, а из четырехсот португальских раненых треть умерла в ближайшие дни, да и сам губернатор португальской Индии получил «добрую зарубку на память» (как писал в «Тарасе Бульбе» классик нашей отечественной литературы Николай Васильевич Гоголь-Яновский). До конца жизни дом Афонсу Албукерки, вследствие ранения, полученного в том уличном бою, не мог вполне свободно владеть своей левой рукой.