Чистки оказались необычайно грязной работой, и гражданским и военным властям не понадобилось много времени, чтобы осознать, какую крупную ошибку они совершили. Уже к 20 июня (3 июля) великий князь Николай Николаевич говорил командирам, что население считает политику, которая проводилась во время отступления, «репрессивными мерами» и что эти процедуры надо менять. Три дня спустя он собрал в Ставке специальное заседание, чтобы обсудить ситуацию. Проблема не была исключительно гуманитарной. Давление, создаваемое беженцами и отступающими войсками, превосходило способности руководящих транспортным сообщением чиновников справиться с ситуацией. Армия двигалась со скоростью хромого, а отступление и эвакуационная политика военных властей не только не упростили ведения войны зачисткой зон боевых действий от гражданского населения, но и серьезно усложнили задачу. На заседании было принято решение о некоторых мерах, направленных на изменение курса. Во-первых, командирам было приказано не вмешиваться в массовые депортации. Немецкие колонисты подлежали чистке, но других следовало оставить в покое. С евреями должен был разобраться противник, а другие могли сами решать, как быть. Варварское уничтожение собственности, не имевшей или практически не имевшей военного применения (к примеру домов), следовало прекратить. Все, что могло пригодиться, к примеру продукты, подлежало реквизиции, но за плату, и необходимо было оставлять месячный запас (как раньше). Мужчин призывного возраста, которых ранее в принудительном порядке отправляли на восток, теперь просили добровольно вступать в рабочие бригады за плату 1 рубль 80 копеек в сутки. Помимо этого, насилие следовало прекратить. Командиры должны были нести ответственность за действия своих солдат. Эти приказы 24 июня (7 июля) были утверждены Николаем Николаевичем и немедленно разосланы полевым командирам[167].

Эта директива практически не возымела эффекта. Поднявшуюся волну невозможно было остановить. Даже Ставка признавала, что «таковы были данные директивы, и тем не менее явление “беженства” не только не прекратилось, но, разрастаясь и увеличиваясь, приобрело ныне стихийную силу»[168]. Отчаявшиеся войска продолжали грабить территорию. Учитывая кризис системы снабжения и разрушенную местную экономику, методичное разграбление превратилось из привычки в необходимость. Подобно «саранче или армии Тамерлана», солдаты и беженцы тучами двигались к востоку, истребляя все на своем пути[169]. Местные деятели продолжали умолять Ставку положить конец безумию. Один из них сказал Алексееву, что выселил беженцев из сожженных деревень из своего владения, потому что «продолжается насильственное выселение жителей, сжигание деревень и усадьб»[170]. Эта и другие подобные телеграммы побудили Алексеева еще раз привлечь внимание своих генералов к проблеме обращения с гражданскими. Последние, писал он, по-прежнему

насильственно, против их воли, вынуждены покидать свои дома и двигаться впереди войск, а если они не уходили, их деревни просто сжигались. Согласно донесениям, это делалось для сокрытия грабежей со стороны определенных солдат и подразделений[171].

Он снова велел командирам информировать жителей о том, что те должны оставаться в своих домах и не присоединяться к толпам больных людей с расстройствами поведения, которые тянут их на восток. Командиры отвечали, что мрачные рапорты являются либо преувеличениями, либо отдельными инцидентами и что эвакуация проходит добровольно[172].

Отчасти это было правдой. Как докладывал в августе начальник штаба Алексеева генерал Арсений Гулевич, изменение линии фронта подтолкнуло перемещения[173]. Вражеская артиллерия разрушила много деревень, а слухи о том, что немцы ведут себя как «жестокие» оккупанты, побудило многих доверить свою судьбу дорогам. Еще со времени Калиша рассказы о зверствах немецких солдат порождали все новые фронтовые слухи, которые в 1915 году приобрели новую остроту Из официальных внутренних военных рапортов о допросах военнопленных и беженцев следовало, что немцы конфисковывали все подчистую, насильно забирали мужчин в трудовые бригады, насиловали женщин в присутствии их родни и даже сжигали жителей деревень в их домах, расстреливая любого, кто пытался выбраться[174]. Солдаты в письмах домой рассказывали свои истории:

Разведчик нашего соседнего полка был взят немцами в плен, но по счастливой случайности бежал. Возвратился весь в крови. Он рассказывал, что немцы допрашивали его о расположении наших войск, но он молчал. И тогда начали надрезать перочинным ножом уши и пальцы. Теперь я воочию убедился в зверствах немцев[175].

В любом случае, приказ забирать или уничтожать все резервы, кроме месячного запаса еды на человека, делал выбор оставаться на месте или пускаться в бега в равной степени неприятным, даже не учитывая фактор вторжения вражеской армии. Гулевич заявил, что «только силой можно заставить население оставаться на месте»[176], – утверждение не столько ложное, сколько ошибочное. Эффект, порождаемый действиями военных, приближением немецких армий и российской практикой выжженной земли, сделали зону военных действий практически необитаемой. Мнение, что многие мирные жители бежали, прежде чем их вынудили к этому, не противоречило тому, что других огнем прогоняли из их домов. Оба эти процесса происходили одновременно. Несмотря на это, Ставка приняла оценку Гулевича и направила ее в Совет министров в качестве оправдания для поведения армии. Как писал Оболенский,

при таких условиях исполнение выраженного Советом Министров пожелания должно повести… к воспрепятствованию населению силою спасаться бегством от угрожающего опасностью для его существования нашествия неприятеля[177].

Вместо этого он настоял на увеличении денежных средств, чтобы обеспечить беженцам пищу, транспорт и безопасность[178].

Война и геноцид на Кавказе и в Анатолии

Тем временем на Кавказском фронте столь же масштабный кризис, связанный с наплывом беженцев, спровоцировал события иного рода. Военные действия между Россией и Османской империей начались ночью 16 (29) октября 1914 года, когда турецкие корабли (а также немецкие со спущенными флагами) обстреляли несколько российских портов и потопили часть русского флота [Allen and Muratoff 1953: 239]. Однако основные бои развернулись на суше. Ожесточенное сражение началось через неделю, когда российский генерал Георгий Бергман занял окрестности селения Кёпрюкёй и затем, после нескольких дней боев и огромных потерь с обеих сторон, был вынужден отступить [Allen and Muratoff 1953: 247]. Решающая битва на Кавказском фронте произошла в декабре, когда военный министр Османской империи Энвер-паша решил разбить русскую Кавказскую армию, применив обходной маневр при Сарыкамыше. Его план был основан на эффекте неожиданности, поэтому, когда пришла зима, он отдал приказ своим основным силам быстро пройти по неохраняемым горным тропам. Российское командование получило от местных жителей и армянских добровольческих подразделений разведывательные донесения о передвижении османских войск, после чего часть русских войск начала отступление. Несмотря на это, Энвер-паше удалось, как он и планировал, занять позиции между передовыми частями и