ментором молодого креола и вел его по пути, который без сомнения возмутил бы добродетельные инстинкты сына Улисса.

Впоследствии, во второй части истории Шарля Сансона, я расскажу, какие пагубные последствия имела эта связь для двоюродного брата моего предка.

В эпоху, о которой мы говорим, упоение от удовольствий если и не уменьшило привязанность Поля к его двоюродному брату, то оно уменьшило на него влияние Шарля.

Между тем известия, которые Шарль Сансон получал из Аббевиля, еще более увеличили его страдания.

Из писем Коломбы было видно, что состояние здоровья Жана-Баптиста делалось с каждым днем все хуже.

Вот одно из этих писем.

«Шарль, брат мой, почему нужно мне умолять вас, просить, как милостыню, вспоминать нас? Почему я недостойна вашей дружбы?

Если сердце ваше возмущается при голосе той, которая считает себя вашей вернейшей подругой, почему остается оно нечувствительным для голоса того, кто соединяет нас в этой и в лучшей жизни. Ваш любимый брат страдает так жестоко. Все его ночи бессонны, и он в продолжение их сетует на то, что его оставил родной брат, не посылающий ему ни одного утешительного слова. С четверга 24 числа настоящего месяца болезнь его очень усилилась. Я прошу Господа Бога, чтобы Он по Своей священной воле взял от меня жизнь взамен жизни моего супруга, – это мой долг как супруги и христианки, – но уже давно Всевышний не внемлет моим мольбам.

Я не чувствую в себе мужества, которое придали мне другие несчастья, так грустно и тяжко слышать как плачет страдалец и не быть в состоянии помочь ему. Почему вы вовсе не пишете нам, брат мои? Разве вы так изменились, что совершенно позабыли тех, которые так любили вас? Пишите вашему брату, Шарль. Я согласна, если это нужно, пожертвовать вашей дружбой, и клянусь вам, что если Создатель может меня лишить той опоры, которую Он дал мне, я никогда не стану беспокоить вас.

Но чтобы, по крайней мере, не был лишен вашей дружбы тот, для кого она составляет единственное благо, и если, волею Господа Бога, настанет для него последний час, – доставьте ему утешение, чтобы он мог благословить вас вместе со мной.

31 мая 1662 года.

Коломба Сансон».

Легко представить себе, какое влияние имели эти трогательные укоры на уже и так возбужденную душу Шарля Сансона.

При мысли, что навсегда потеряет любимого брата, он проливал искренние слезы, но в то же время другая мысль ускоряла биение его артерий и переполняла жестокими страданиями его сердце.

Он с ужасом вспомнил о том, что произошло между ним и Коломбой в тот день, когда он покинул ее; в этом воспоминании он черпал сознание своей слабости и суетность своих намерений и не смел задать себе вопроса, что будет с ним, когда рука Господа Бога уничтожит препятствие, перед которым его страсть отступила.

И как будто недостаточно было этих терзаний, чтобы удручить его, – к ним присоединились мелкие, но тягостные заботы о существовании тех, кто ему был дорог, и они грызли и щемили его сердце.

Болезнь Жана-Баптиста истощила последние средства несчастного семейства.

Шарль послал своему брату небольшую сумму денег, которую он имел при себе, но понял из молчания Коломбы в ее письмах, что эта помощь далеко не покрыла нужды, возраставшей по мере хода болезни брата. Его стесненное сердце хотело свою долю слез смешать со слезами, которые там, на Севере, льются у изголовья бедного слепца, оно перенесло его в ту комнату, малейшие подробности которой он столь хорошо помнил. Подле призрака смерти, приближавшегося к его брату, он увидел призрак, не менее ужасный, – призрак нищеты, и этот последний прикасался своими перстами к Коломбе, к Коломбе, для которой, как ему всегда казалось, Господь создал все богатства света.

Он отвечал своей свояченице, потому что я нашел два письма Сансона к Коломбе от июня месяца 1662 года. Многие черновые письма и копии руки Шарля, которые все относятся до болезни его брата, и большое число бумаг, на которых были начертаны фразы, во многих местах перечеркнутые, которые показывают, как дорого было ему все то, что напоминало о первой любви его юности.

Однажды после обеда, когда мой прадед возвратился домой, он нашел на пороге своего жилища посланника, ожидавшего его.

Последний вручил ему письмо.

Едва взглянув на подпись, он побледнел, как полотно, покачнулся, и если бы не скамейка, на которой сидел посланник, то он упал бы на землю.

Он узнал руку жены своего брата и строки, омытые слезами. Еще не вскрыв письма, Шарль понял, что Жан-Баптист мертв.

И точно. Коломба извещала его о постигшем ее горе. Она прибавляла, что отчаяние ее увеличивается тем, что вынуждена сообщить ему и о другом несчастьи. Смертные останки бедного слепца не были еще преданы земле, как его прежние собратья, члены суда, явились для расхищения их имущества. Коломбу изгнали из-под жалкой крыши, под которой столько страдал и скончался ее супруг – она не нашла ни защиты, ни помощи, ни милосердия у родственников, которых имела в Аббевиле; тогда она вспомнила о своем брате и отправилась к нему пешком, но силы изменили ее мужеству, она остановилась в селении Анверме, в нескольких милях от Дьеппа, где она ожидает, чтоб он приехал за ней и отвез ее в убежище, которое он для нее выберет.

Шарль оставался в продолжение нескольких минут неподвижным, немым и как бы уничтоженным этой новостью.

Наконец он вышел из своей немоты, отпустил посланника, сам оседлал лошадь и во весь опор пустился в направлении к Анверме.

Он уже оставил за собой последние дома предместья Полле и находился на пустынном возвышении тех крутых берегов, которые в виде пояса скал окаймляют отмели океана, когда заметил в нескольких шагах человека, лежавшего в одном из углублений скал, повернув голову на окна одинокого домика, видневшегося на некотором расстоянии среди сада из тощих яблонь.

Этот человек был в одежде моряка. Шарль не обратил бы на него никакого внимания, если бы при стуке копыт лошади о мостовую эта личность, обернувшись, не оказалась Полем Берто.

Офицер, проезжая, послал сердечное приветствие своему двоюродному брату, но среди тягостных, волновавших его мыслей, он задавал себе вопрос, что привело Поля, переодетого таким образом, в это уединенное место; с некоторой горечью упрекая себя в том, что оставляет на произвол судьбы этого молодого человека.

В Анверм он прибыл около пяти часов вечера.

Приблизившись к селению, за последним подъемом на гору, он увидел каменный