— Как же я рада, доченька… Ты меня своей новостью, можно сказать, от инсульта спасла! Если бы ты осталась в брошенных женах, я бы такого позора не пережила…

— Почему, мам? — чувствуя зарокотавшие где-то внутри признаки раздражения, тихо спросила Марина. — Ты что, меня в статусе брошенной жены меньше любила бы?

— Да ты не злись, дочь! Почему ты на меня все время злишься? Каждая мать хочет видеть своего ребенка счастливым и успешным, имеет на это полное право.

— Ага. И ставит при этом непременное условие. Будешь успешным — буду любить. А не будешь — уж извини-подвинься? Так, что ли?

— Ты чем-то раздражена, Марин? Что с тобой? Я так понимаю, все же хорошо закончилось?

— Нет, мам, я не раздражена. Просто… Наверное, я просто устала.

— Но я же чувствую, что ты раздражена. На Олега обижаешься, да? А ты не обижайся. Или делай вид, что не обижаешься. Терпи. Семейные отношения большого терпения требуют. И вот что я тебе еще скажу, дочь…

Марина вздохнула, сжала зубы, отвела руку с трубкой от уха подальше, чтоб не слышать очередных материнских педагогических экзерсисов. Иногда ей казалось, что мама, обсуждая ее семейную жизнь, испытывает что-то среднее между пресловутой женской завистью и обостренным материнским самолюбием. Сумела-таки, мол, моя дочь абсолютно удачно устроиться в личной жизни, особенно на фоне моей, неудавшейся.

Свекровь, позвонившая в этот же вечер, в своих высказываниях была более лаконична. Марина явственно услышала в ее голосе прозвучавшие нотки облегчения. А в конце разговора — о чудо! — свекровь принялась ее хвалить и зазывать в гости, чего отродясь не делала. По устоявшейся с годами традиции в гости к маме Олег ездил один. Иногда с Машкой. Как объясняла свекровь, она имеет право на «личное время с сыном». А тут — в гости зовет! Да еще так настойчиво! Это ж надо — не было бы счастья… Впрочем, счастье это тоже можно поставить под сомнение. Не больно-то и хотелось ехать к тебе в гости, дорогая свекровушка. Хочешь побыть с сыном, на здоровье. Никто и не препятствует.

На прежней работе Марину встретили с объятиями и поцелуями. Наташка даже стул опрокинула, когда из-за стола выскочила, бросилась к ней на шею, будто к маме родной. И Анна Семеновна затопотала от своего стола, переваливаясь тяжело, заговорила с одышкой:

— Милая ты моя, Мариночка Никитична… Как же хорошо, что ты вернулась! А мы тут без тебя зашиваемся.

— Что, работы много?

— Да нет, не так уж и много, просто Лев Борисович без тебя весь искапризничался: то ему не так и это не этак! Что ни сделаешь, все под лупой рассматривает. Не доверяет он нам. Теперь, стало быть, успокоится. Ой, как же я рада тебя видеть, Мариночка Никитична!

— И я! И я! — запрыгала вокруг нее Наташа. Потом остановилась резко, моргнула густо накрашенными короткими ресничками, проговорила с придыханием: — Я так рада, что даже и курить не буду больше. Хотите, Марина Никитична?

— Хочу! — смеясь, хлопнула себя по боку ладошкой Марина. — Ловлю на слове, дорогая моя. Вот только попробуй, притащи еще раз из коридора табачный дух!

— Да нет проблем! Я сказала — я сделала! — выставила впереди себя обещающе ладошку Наташа.

— Слушай, Марин… — потянула ее в свою сторону Анна Семеновна, почти припав губами к уху: — А это правда, что твой-то к тебе обратно на коленках приполз? Он тут без тебя поначалу гоголем ходил, все с Настей-секретаршей женихался, а потом вдруг сник… Как он к тебе пришел-то? Чего сказал? Понял, что жена, какая бы ни была, все равно лучше молодой соплюхи? Лев Борисыч-то ее уволил…

— Ой, да несправедливо он ее уволил! — встряла в разговор неугомонная Наташа. — Настька вообще девчонка классная, просто у нее подружка умерла, и дочка осталась… А Настька хотела девочку к себе забрать и уехала. А он…

— Помолчи, сплетница! — резко осадила Наташу Анна Семеновна. — Кто тебя тут за язык тянет? Разговорилась.

— Так сами же начали! — распахнула обиженные глаза Наташа. Потом, углядев что-то в выразительном взгляде Анны Семеновны, подпрыгнула на месте, затараторила с новым вдохновением: — Ой, да! То есть я хотела сказать, Мариночка Никитична, что я вовсе с Настькой и не дружила, и ни капельки даже! Раз она так с вами, то есть мужа у вас увела… В общем…

— Ладно, Наташ. Не извиняйся, — сказала Марина, проходя к своему столу. Сев на стул, прокрутилась и снова развернулась к застывшей посреди кабинета Наташе: — Я и без тебя знаю, что она хорошая. И я хорошая. И ты хорошая. Вот и будем дальше жить, все такие хорошие. Давайте, что ли, чаю попьем? Я тортик принесла.

А через два дня они встречали Машку на вокзале — на служебной машине. Лев Борисович расщедрился по такому радостному случаю. Марина стояла у вагона, а Олег продрался сквозь толпу выходящих, чтоб помочь дочери с поклажей. Машка выскочила навстречу матери, кинулась на шею, как юная пантера, с прыжка, чуть не сшиб с ног. Потом запрыгала вокруг — в шортах, в бандане, в черт-те какой майке, и где только она ее выкопала? Марина никак не могла понять, отчего Машка повизгивает так удивленно. Потом вспомнила: прическа… Дочь ведь не видела ее с этой дурацкой стрижкой. А в машине, зажатая меж родителями на заднем сиденье, Машка все ластилась то к отцу, то к матери, как нагулявшаяся и соскучившаяся по хозяевам кошка. И вдруг замерла, глянув им в лица внимательно:

— Мам, пап… У вас что-то случилось, пока меня не было?

— С чего ты взяла? Нет, нет конечно! — заговорили Марина с Олегом в разнобой, старательно округляя глаза.

— Да я же вижу… Какие-то вы оба не такие…

— Нет, зайчонок, уверяю тебя, ты ошиба-а-а-ешься… — весело пропел Олег, ущипнув ее за щеку. — У нас с мамой все хорошо-о-о-о… Правда, мам?

— Правда, конечно! — бодренько поддержала его Марина и улыбнулась через Машкину голову. — У нас все очень даже хорошо! У нас просто ужас как все хорошо и замечательно, Маш.

* * *

— …Лиз, давай на скамеечке посидим немного, а? Что-то у меня ноги не идут.

Качнувшись в сторону, Настя присела на скамейку, отерла дрожащей рукой пот со лба. То ли новость только что услышанная и до конца еще не осознанная, то ли сама суть этой новости руководила на данный момент ее состоянием — непонятно было. А впрочем, какая разница? Когда бьет по коленкам слабость, и все плывет перед глазами, и холодный пот бежит по вискам, уже не думаешь о причинах недомогания. Чего о них думать-то? Раньше надо было думать.

— Ты чего, заболела, да? — участливо погладила ее по плечу Лиза. — Тогда давай обратно в больницу пойдем.

— Нет, Лиз. Мы сегодня в эту больницу уже не пойдем. Да это и не больница вовсе.

— А что это?

— Женская консультация.

— Нет, больница, больница! Я же видела, там тетеньки строгие, в белых халатах. Значит, они врачи. А у других тетенек животы болят, большие такие! Когда ты к врачу заходила, я в коридоре сидела и видела! А еще одна тетенька рядом со мной плакала, а другая ее уговаривала, чтоб она не плакала, потому что ребеночку это вредно… Насть, а что, в этой больнице ребеночков рожают, да?