очень благодарен… и с радостью его принимаю. Когда приступать?

Он облегчённо выдыхает.

— Ну ты прям артист, большой художник, Станиславский и Немирович-Данченко в одном лице. Если времени на раздумья не надо, завтра приступай. Приезжай к Любе в магазин часам к десяти. А до этого возьми паспорт и заскочи на базу. Я тебе адрес скажу. Паспорт отдашь, они сами всё оформят, я распоряжусь. А уже потом к Гусыниной поедешь. Договорились?

— Да, — киваю я.

Договорились.

— Юрий Платонович, а вы не могли бы всё-таки бинокль поискать? Очень хочется на Каховского посмотреть.

— Сейчас, подожди минуточку.

Он поднимается из-за стола и выходит из комнаты, а я снова подхожу к окну. Каха-Каха, как же мне тебя подловить-то? Даже не столько из-за капитана, сколько по велению сердца, из-за внутренней потребности. А ещё из-за отца и из-за того, что не могу чувствовать себя в безопасности, пока ты рядом. И ещё потому, что гнида ты криминальная и довольно подлая, а я таких очень не люблю. Эх, как же мне хочется тебя уконтрапупить.

Большак приносит внушительных размеров флотский бинокль, протягивает мне и становится рядом. Я прикладываю окуляры к глазам и начинаю сканировать третий этаж. Получается не прямо напротив, а чуть наискосок, видимость не полная, но это ничего.

Вот он! Я отыскиваю Каху. Классика. Ну чем он может заниматься? Пьёт моё виски. И не один, а с барышней. Кажется, вечер у него будет увлекательным, и совсем не потому, что он будет смотреть премьеру «Того самого Мюнгхаузена». А я вот не откажусь посмотреть. Так что надо уже и домой собираться.

— Хотите глянуть на моего вражину? — спрашиваю я, протягивая бинокль. — Я ещё ему устрою Варфоломеевскую ночь. Как думаете?

— Думаю, главное обезопасить себя и свою семью, а для этого и мирный договор не грех заключить. Вот тебе небольшой подарок для мамы.

Он подаёт мне красивую голубую банку с жёлтым осётром на белой полосе. «Икра паюсная осетровых рыб». Гурьевский икорно-балычный завод.

Мы ещё какое-то время беседуем и я начинаю собираться.

— Кстати послезавтра наши и америкосам продуют и, чувствую я, с позорным счётом. Так что можете ещё шестьдесят копеек выиграть, — говорю я на прощанье. — А можете и проиграть.

Когда я захожу домой, кино уже идёт, и мама смотрит его с большим вниманием, но на подарок реагирует.

— Что-то задарил нас совсем твой Юрий Платонович.

— Это лично для тебя подарок. Он так сказал. Так что я здесь не причём, хотя попробовать, конечно очень рассчитываю.

Утром после растяжки, прогулки с собакой и завтрака отправляюсь на новое место работы. Еду, наверное, целый час до этой базы, аж с двумя пересадками. На улице мороз, клубы пара, небо серое, низкое, лица у людей замёрзшие, безрадостные. Второе января, отдых кончился, пора и за ударный труд приниматься.

Кое-как разыскиваю эту базу, ещё от остановки минут пятнадцать пришлось шарашить. Если бы нужно было каждый день сюда приезжать после школы… ну нафиг, лучше тогда уж бутлегером.

Нахожу тётку, как инструктировал Большак, и отдаю паспорт.

— Послезавтра заедешь и заберёшь, — говорит она.

Вот, опять значит сюда телепаться. Ну ладно, за сорок практически дармовых рублей можно два раза и съездить. Не обломишься, Брагин. До магазина доезжаю на автобусе, простояв минут двадцать на остановке. В старом, круглом как мыльница, «ЛАЗе» тепло, даже жарко. Народу почти никого. Пока доезжаю до гастронома, отогреваюсь и настроение немного улучшается.

Зайдя в полупустой магазин, я сразу двигаю в закрома, в служебное помещение.

— Куда! — раздаётся окрик крупнотелой, крашенной хной продавщицы. — Эй! Я кому говорю!

Прелестная нимфа.

— Я к директору, — бросаю я, не останавливаясь.

— А-ну, стой! Нет её! Обнаглели совсем!

Толстомордая торговка стремительно выскакивает из-за прилавка и хватает меня за шиворот.

— Прелестная шалунья, — говорю я, нахмурившись, — убери-ка свою клешню, очень тебя прошу. Любовь Петровна меня заждалась уже, а ты тут несвоевременно доминируешь. Сгинь, нечистая.

— Чего?! — звереет продавщица.

— Зинка, бл*ть, с ума сошла? Тебе человек русским языком говорит, что ко мне идёт. Бестолочь. Иди, Егор, не обращай на неё внимания. Туповата она.

Маленькая, толстенькая, но невероятно шустрая директриса подхватывает меня под руку.

— Ну, Любовь Петровна! — голосит Зина, но та на неё даже не смотрит.

— Ну, что, — говорит Гусынина, заводя меня в свой кабинет, — парень ты симпатичный, волосы отрастут, вообще хоть куда будешь. Готов к труду и обороне?

Мы оказываемся в той самой комнате, где я получал праздничный набор.

— Готов, — улыбаюсь я.

— Ну и молодчик. Ты кушать не хочешь?

— Нет, что вы.

— Да ты не стесняйся, держи бутерброд.

Она подаёт мне тарелку, на которой лежат два кусочка батона, накрытые изрядными ломтями буженины.

— Держи-держи, я сказала, а то вон тощий какой. Мамка не кормит поди? Или весь жир на девок тратишь, а?

Я откусываю большой кусок бутерброда.

— На, вот, — протягивает мне моя новая начальница четвертной. — Аванс. Меня можешь тётей Любой звать, а то пока выговоришь Любовь Петровна, забудешь, что сказать хотел. Значит смотри. Сегодня для тебя дел мало. Отнесёшь один свёрток и всё. А потом можешь гулять.

— Любовь Петровна! — доносится крик из коридора. — А чё со сметаной делать?

В дверь заглядывает встревоженная женщина в халате.

— Твою мать! — бросает тётя Люба сквозь зубы. — Пошли.

Мы заходим в подсобное помещение.

— Любовь Петровна, я как обычно добавила, а она… — плаксиво говорит испуганная продавщица и разводит руками.

Она стоит над открытой алюминиевой флягой и шмыгает носом.

— Что она?! — хмурится Гусынина, упирая руки в круглые бока.

— Она чё-то шибко загустела нынче.

— Шибко? Может, просто кто-то не шибко умный? Ты сколько крахмалу насыпала?

— Да как обычно, говорю же.

— Показывай, что там у тебя! — мечет громы и молнии тётя Люба.

Испуганная продавщица зачерпывает цилиндрическим ковшом из бидона и поднимает густую белую массу.

— Бл*дь! Галя! Ты чего наделала! Ты сколько туда бухнула вообще! Ты чё, первый раз в жизни до крахмала дорвалась?! Ты у меня зарплату теперь хер получишь! Поняла? Нет, ну вы гляньте, а!

— Любовь Петровна, — вступает та работница, что заглядывала в кабинет, — а может попробуем…

— Чего попробуем! — громыхает Любовь Петровна. — Ты сколько бидонов запоганила?

— Три, — отвечает Галя.

— Твою мать! Галя! У тебя руки из жопы растут! Тебе даже двор подметать доверить нельзя.

— Чего делать-то, Лена? Чего попробуем а? Кефира нет больше!

— Ну я же и говорю, давайте малость молочком разбавим.

— Да чтоб вам… — Любовь Петровна, обрывает себя и только качает головой. — Пойдём, Егор. Не смотри на этих… Дур.

— А чё я-то дура, Любовь Петровна, — обижается