5 (15) апреля из села Тушино стрельцы понесли на руках в Москву мощи патриарха Иова, привезенные из Старицкого монастыря митрополитом Ростовским Варлаамом и боярином М.М. Салтыковым. Тысячи москвичей высыпали на улицы встречать процессию. «От Тверских ворот по Неглиненския ворота и по кровлям, и по переулкам яблоку негде было упасть». Красную площадь, «Пожар», толпа заполнила целиком, «нельзя ни пройти, ни проехать». Во избежание давки царь ограничил проход в Кремль, что не очень помогло: останки «на злую силу пронесли в собор. Такая теснота была». Естественно, патриарх не явиться на торжество не мог и во встрече Иова участвовал, шествовал рядом с царем от девича Страстного монастыря до Кремля, обливаясь слезами, а потом лично проводил освидетельствование мощей. В итоге старик не выдержал нервного и физического перенапряжения. Заболел. Лихорадка мучила патриарха с неделю. На Вербное воскресение — 11 (21) апреля — немного полегчало. Иосиф вышел на публику, сам «ездил на осляти», но службу перепоручил митрополиту Казанскому Корнилию. Возможно, излишнее рвение в тот день и погубило главу церкви. На Страстной неделе состояние почтенного старца ухудшилось. Вечером в среду 14 (24) апреля он с трудом поднялся с постели, чтобы в течение часа пообщаться с государем и в последний раз благословить юношу. А в четверг 15 (25) апреля в половине восьмого вечера (в средине дня) скончался.

С тем и истекли «сто дней» Ванифатьева. Алексей Михайлович, хоть и оплошал с Искрой, от войны с Польшей отрекаться не планировал и военным лидером страны видел единственно Никона, коего и прочил на освободившийся патриарший престол. Разумеется, Ванифатьев попытался воспрепятствовать этому. Процитируем депешу И. Родеса от 28 апреля (8 мая) 1652 г.: «Говорили, будто митрополит из Новгорода, которого считали за весьма ученого, тоже скончался». Крайне актуальный слух, не правда ли. А кому выгоден? Ванифатьеву, следующему за Никоном претенденту на патриарший посох. Уловка, призванная ускорить выборы патриарха, государя не сбила с толку, ибо от Никона и князя И.Н. Хованского, светского напарника митрополита, вовремя пришла грамотка с текущими новостями.

А теперь предоставим слово протопопу Аввакуму: «Прежде его (Никона. — К.П.) приезда Стефан духовник молил Бога и постился неделю с братьей — и я с ними тут же — о патриархе, чтоб дал Бог пастыря ко спасению душ наших. И написали мы с митрополитом Казанским челобитную с подписями и подали царю и царице — о духовнике Стефане, чтоб быть ему в патриархах. Стефан же не захотел и указал на Никона митрополита. Царь его и послушался». Итак, когда дезинформация о кончине соперника не сработала и монарх не созвал избирательный собор в отсутствие Никона, «боголюбцы» попробовали повлиять на царя посредством петиции. Аввакум вернулся в Москву не ранее июня 1652 г. Алексей Михайлович положил конец дискуссиям о самом достойном претенденте на высокий сан к 25 мая (4 июня). Следовательно, демонстрация друзей царского духовника безнадежно опоздала, и Ванифатьев потому на нее не откликнулся, что уже знал о государевой воле и бессмысленности какого-либо сопротивления. Неронов же с товарищами о том не ведал и, ожидая, но так и не дождавшись отмашки отца Стефана, ринулся в атаку по собственной инициативе. В атаку, заранее обреченную на неудачу. Похоже, в первой половине мая между царем и Ванифатьевым состоялся принципиальный разговор о будущем патриаршего престола, который и подвел черту под амбициями духовника и попутно под политическим кризисом, терзавшим Москву свыше двух месяцев.

* * *

В блаженном неведении о кипевших в столице страстях, Никон через Сийский монастырь, Холмогоры, Архангельск, пережив страшный шторм на Белом море, 3 (13) июня 1652 г. приплыл на Соловки. Три дня строгого поста и всенощных молений увенчал молебен с водосвятием, праздничной трапезой и погрузкой мощей святителя Филиппа на судно. Вечером 7 (17) июня «флотилия» устремилась обратно, причем по новому, более короткому маршруту — к устью Онеги и по реке к Каргополю, потом озерами Лача, Воже, Белое, по Шексне и Волге к Угличу, откуда малыми речками Дубна и Яхрома — к Дмитрову. Данная водная магистраль сокращала расстояние до Москвы с двух тысяч до тысячи четырехсот двадцати верст. Из них волоком и «людьми на носилках» — всего девяносто. К тому же ценную ношу благодаря транспортировке на судах «от повреждения в таком малом пути уберечь мочно».

Маршрут выдержали до дворцового села Рыбного (Рыбинск). Оттуда за мелководьем в сторону Углича спустились по Волге к Ярославлю. Через сутки, 30 июня (10 июля), пришвартовались у городской пристани. Далее — на повозках и пешком. 2 (12) июля миновали Переславль-Залесский, утром 4 (14) июля пришли в Троице-Сергиеву лавру. Никон так спешил, что единственную многолюдную встречу с молебным пением имел лишь в Каргополе, вторую — уже в Троице, третью — в селе Воздвиженском. В дворцовую вотчину народ стекался отовсюду на поклон святому Филиппу. Здесь митрополит два дня ожидал царского позволения приехать в Москву. Вечером 6 (16) июля, получив таковое, он примчался в столицу и… узнал, наконец, о медвежьей государевой услуге.

Полковника Искру из московского государства Алексей Михайлович все-таки выставил, не устояв перед напором Ванифатьева. Выставил с отказом в настойчивой просьбе о подданстве. Правда, в конце мая, видно, не без вмешательства Б.И. Морозова спохватился и откомандировал в Чигирин Василия Унковского, судя по всему, с инструкциями полугодовой давности, которые странно выглядели на фоне завершившейся ничем миссии Прончищева — Иванова. В Варшаве дуэт «прогостил» менее месяца — с 21 февраля (2 марта) по 15 (25) марта. В Москву вернулись в первой декаде мая 1652 г. Хотя И. Родес датировал их возвращение в столицу 30 апреля (10 мая), судя по «отписке» самих посланников они в этот день только пересекли границу и заночевали в Вязьме. На суд в Варшаву, как и предполагалось, никто из значимых фигур длинного списка уличенных в оскорблении царского величества не явился. Посему никакой резолюции власти Речи Посполитой не приняли, о чем в Чигирине, наверняка, известились раньше, чем в Кремле. И коли так, то запоздалый визит Унковского в июне — июле 1652 г. скорее разозлил Хмельницкого, чем приободрил. Недаром генеральный писарь войска Запорожского Иван Выговский не скрывал от посланника остроту момента: мол, ныне «люди многие станут гетмана наговаривать, чтоб к турскому или х крымскому подначальны были». Похоже, фраза приглажена. Не «станут», а уже советуют идти под крыло басурманской империи.

Разгромив 23 мая (2 июня) в битве под Батогом польскую армию гетмана коронного Мартына Калиновского, казаки опять столкнулись с дилеммой, как быть. Надежды на автономию в рамках Полыни белоцерковский режим окончательно похоронил. Россия без конца уклонялась от союза. Татары, напротив, худо-бедно, а поддерживали иноверцев-«черкас» и раз от раза все прозрачнее намекали на заинтересованность в более прочном объединении. Хмельницкому поневоле пришлось сделать первый шаг — женить сына Тимофея на дочери молдавского господаря Василия Лупула. Свадьба состоялась летом 1652 г. Господарь согласился на нее под жестким нажимом султана и крымского хана. При московском дворе прослышали о том 15 (25) июля. Воевода Путивля Ф.А. Хилков сообщил приятную в кавычках новость.

Если Никон и думал исправить ошибку царя посылкой в Чигирин старца Арсения, то «отписка» Хилкова быстро пресекла подобный оптимизм. Понимание, что Хмельницкий все для себя решил, ввергала в отчаяние. Между тем в Москве в середине июля творилось светопреставление в связи с ажиотажем вокруг мощей святителя Филиппа. Люди всех сословий и от мала до велика прославляли героя дня — митрополита Новгородского, инициатора публичного царского покаяния за злодеяния предков и воспевания нравственного подвига патриархов, замученных ненавистными поляками. Трое суток, с 6 (16) по 9 (19) июля, останки Колычева бережно несли от Воздвиженского до Москвы в сопровождении важных особ, во главе с митрополитом Казанским Корнилием и князем А.Н. Трубецким. Москвичи встречали процессию вне городских стен, за Сретенскими воротами, у села Напрудного. Алексей Михайлович — вместе со всеми. До Кремля шагали долго, десятки, если не сотни больных и увечных осаждали священную ношу, уповая на чудо. И по словам самого царя, кое-кому посчастливилось исцелиться. Торжество омрачила лишь смерть почтенного митрополита Ростовского Варлаама. Больной, он тем не менее отважился участвовать в великом событии и не рассчитал собственные силы…