– Чего же ты молчал! Теперь я могу сама с ним поговорить!

– Он будет нем, как дунайский карась.

– Не будет. Пари?

– Нет уж… С тобой спорить – себе дороже.

– Тогда жди меня, я скоро.

И прежде чем он успел спросить, что она задумала, Анита выпорхнула из комнаты.

В тюремной галерее не видно было ничего. Вэнь Юн, словно дикое животное, запертое в зверинце, шагал из угла в угол своей тесной, пропахшей крысами клетки. Он не знал, день сейчас или ночь, его темница находилась ниже уровня земли, и в ней не было ни окошек, ни даже крохотных щелок, сквозь которые можно было бы увидеть уличный свет.

Но ему и не нужен был свет, без него он мог прожить легко. В воображении рисовался грязно-серый мешочек, набитый высушенными корешками одной сладкой китайской травки. Вот без чего он не в состоянии был обойтись ни дня! Мешочек остался в комнате, арестанту не позволили взять его с собой.

Вэнь Юн остановился и застонал. В теле поселилась ломота, все болело и зудело – верный признак того, что надо выкурить трубочку. Он закрыл глаза и стал глубоко вбирать носом закисший воздух подземелья, а в рот сунул большой палец и принялся его сосать. Вообразил, что меж губ зажата трубка и, значит, скоро наступит облегчение.

Он знал, что самообман не удастся. Провести организм, все фибры которого были настроены на «траву радости», как струны музыкального инструмента на определенный лад, – пустая надежда. Вэнь Юн пыхтел, как насос, и уже не сосал, а грыз свой палец, не ощущая боли, но облегчения не наступало.

И вдруг – о, великий Лао-Цзы! – обонятельных рецепторов коснулся знакомый запах. Китаец задышал еще интенсивнее, его ноздри расширились, затрепетали… Не может быть! «Трава радости» была где-то рядом, совсем близко. Здесь, в тюрьме! И это не обман!

Вэнь Юн уверенно, как натасканная борзая, пошел на этот запах, ткнулся лбом в решетку. Открыл глаза и разглядел перед собой иноземку, что едва не умерла от холеры, а теперь разгуливала по всему замку, что-то высматривала и выведывала. И еще Вэнь Юн помнил, что именно ее мужа он собирался сегодня утром выжать, как сочный плод, чтобы подпитать его кровью свою начавшую сдавать телесную скорлупу.

Зачем она пришла сюда? Собирается отомстить? Но почему тогда не позволила графу сделать выстрел, который разом бы прервал все мучения сына Поднебесной империи?

– Хочешь? – спросила она на английском языке полушепотом и протянула ему… боги и драконы!.. трубку, в жерле которой мерцали искорки. И как же умопомрачительно пахло!

Вэнь Юн сделал непроизвольное движение – протянул руку сквозь прутья. Но Анита шагнула назад.

– Э, нет! – сказала она все так же тихо. – Как говорят русские: darom za ambarom. Мне нужна от тебя небольшая услуга… Понимаешь меня? Вижу, что понимаешь.

Не для того Анита крученой загогулиной, изготовленной Алексом, отпирала дверь чужой комнаты, не для того рылась в кишащем букашками противном мешке, доставая из него сушеные листья, не для того искала запасную трубку и шла потом в полной тьме, опасаясь привлечь чье-либо внимание, по арестантской галерее, чтобы облегчить страдания заключенного. Да и хорошо милосердие – поддерживать порок!

Нет, Анита пошла на это только ради того, чтобы узнать истину. Она держала в ладони горячую трубку, искры в которой слабо освещали вжавшееся в решетку лицо китайца, и медленно, внятно произносила:

– Слушай меня… Я знаю: ты рассказал графу не все. И не ты убил египтянина, верно?

При этих словах Вэнь Юна охватила крупная дрожь, с которой он не сразу справился.

– Да-да! Я еще заходила в усыпальницу… Вены у него не взрезаны, а проколоты, причем в нескольких местах. Очень профессионально. А Алекса ты просто полоснул ножом по руке – как дилетант. Нет, смерть того человека – на совести кого-то другого… Но, возможно, ты в этом участвовал.

Вэнь Юн молчал, напрягшись так, что на его челе вздулись синие полоски.

– Ты дал Йонуцу возможность убежать из замка. Изобразил припадок на лестнице, отвлек наше внимание… Я сразу поняла. Но все еще не знаю, зачем ты это сделал. И кто входил в склеп? Если не ты и не Йонуц, то кто?

Вэнь Юн вперился в трубку, глядел на нее с вожделением, гипнотизировал. Но продолжал безмолвствовать.

– Подумай… – умасливала его Анита. – Если ответишь честно, то получишь это… и потом я принесу тебе еще. Скажи правду: почему вы с Йонуцем так странно себя вели? Может быть, за вами стоит кто-то третий и вы его прикрываете? Побег Йонуца тоже мог быть отвлекающим маневром. Мы столько времени и сил потратили, чтобы найти его в лесу…

Китаец, стиснув зубы, издавал носом скулящие звуки. Ему было тяжело.

– Не прикидывайся дурачком! Его сиятельство худо знает китайский, но при мне всегда говорит с тобой на нем, чтобы я оставалась в неведении. Почему? Допускаю, что сегодня он заставил тебя сделать ложное признание, а ты, как верный холоп, не сумел ему отказать…

Анита настолько увлеклась своими умозаключениями, что позабыла об осторожности и подошла к решетке, чтобы получше рассмотреть выражение лица арестанта. А тот выбросил вперед руку, которая растянулась, точно была сделана из резины, и выхватил трубку.

– Отдай! – закричала Анита, и эхо ее голоса заскакало под сводами подземелья. – Так нечестно!

Вэнь Юн отпрыгнул назад, сунул трубку в рот и заурчал, как довольный котяра. На его желтой физиономии расплылась блаженная улыбка.

Анита чуть не плакала от досады. Теперь он ничего не скажет! Надо же было так опростоволоситься…

Звонкий возглас, раздавшийся из глубины галереи, заставил китайца закаменеть. Улыбка мигом слетела с его рожи, а трубка мелко завибрировала в руке.

К решетке подошел граф Ингерас, он выглядел разъяренным, голос его звучал как карканье злобного ворона. Анита сейчас отдала бы все на свете за то, чтобы сделаться микроскопической и затеряться где-нибудь среди покрывавшей пол пыли.

Граф отдал краткий приказ, и Вэнь Юн, подбежав на полусогнутых к решетке, протянул между прутьев едва надкуренную трубку. Граф забрал ее, швырнул под ноги, наступил подошвой и яростно растер в труху. Китаец даже не пикнул. Ингерас адресовал ему еще с десяток реплик, каждая из которых производила действие, подобное удару хлыста, – Вэнь Юн дергался и повизгивал.

Решив, что с китайца довольно, граф повернулся к Аните. За полминуты она успела подготовиться к тому, что на нее обрушатся упреки, а то и ругательства, но не знала, какую тактику выбрать: покаянно выслушать нотацию и пообещать больше никогда так не делать или самой пойти в атаку, заявить графу, что он узурпатор, а с узурпаторами она дискутировать не желает. Сбить с него деспотический пыл, ошеломить ответным натиском, засим гордо развернуться и уйти, покачивая чреслами.

Граф смотрел на нее без гнева, всего лишь с мягким укором. И заговорил в спокойной манере, с легким оттенком неодобрения: