— Как твои занятия? Успехи есть? — спросил я, не обращая внимания на ее мольбы.

— Есть. — Шира обреченно уронила голову, понимая, что я сознательно обхожу интересующую ее тему. — Но иногда я чувствую себя очень неуклюжей. Здесь зачастую требуется настоящее мастерство, умение, приобретенное с детства. Научиться этому в зрелом возрасте довольно трудно.

— Трудно это или легко — научиться придется.

— Да, хозяин, я знаю.

— Учись.

— Да, хозяин.

Я отвернулся, собираясь уйти.

— Пожалейте меня! — воскликнула она. — Останьтесь со мной на эту ночь!

Я посмотрел на нее и медленно покачал головой.

— Нет!

Она бросилась ко мне, подняла кулачки. Я перехватил ее руки.

— Ненавижу тебя! Ненавижу! — разрыдалась она.

Я отпустил ее запястья. Шира поднесла руки к дрожащим губам; в глазах ее стояли слезы.

— Ты поставил на мне рабское клеймо! Надел на меня ошейник! — срывающимся голосом бросала она мне в лицо. — Я ненавижу тебя! Ненавижу!

— Успокойся, рабыня, — сказал я ей. — Хватит! И вдруг во всем ее облике появился какой-то дерзкий вызов. Она расправила плечи.

— Посади меня на цепь сам!

— Нет, — покачал я головой.

— Используй меня или отдай меня своим матросам!

Я внимательно посмотрел на нее. Она отступила на шаг, напуганная собственной дерзостью. Я шагнул к ней. Она продолжала смотреть мне в глаза, смотреть так, как смотрит горианский рабовладелец, покупая себе новую рабыню.

Я резко ударил ее ладонью по губам, отбросив ей голову назад.

Она на мгновение отшатнулась, то тут же снова с дерзким упрямством приблизилась ко мне. Глаза ее пылали, из разбитой губы сочилась кровь.

Я сорвал с волос Ширы шерстяную ленту, и они широкой густой волной рассыпались у нее по плечам. Затем я толкнул ее перед собой и нагнулся за наручниками, соединенными длинной черной цепью, наполовину скрытой песком.

— Нет! — закричала она.

Я снова толкнул ее, уже сильнее, и она упала в темноту, под брезентовый навес, натянутый над кормой «Терсефоры». Здесь я рывком поставил ее на колени и надел на нее наручники.

Она оставалась неподвижной.

Я опустился на песок рядом с ней и, протянув руку, коснулся ее подбородка. В темноте мне не было видно ее глаз, но я почувствовал, как она повернулась ко мне, и оттуда, из темноты, послышались сдавленные всхлипы. Внезапно мокрые от слез раскрытые губы словно сами собой мягко коснулись моей ладони и оставили на ней легкий поцелуй. Я почувствовал струящиеся по моей руке волосы.

— Будь добрым со мной, — прошептала она.

Я рассмеялся, стараясь, чтобы смех звучал не слишком резко.

Она застонала; я услышал, как зазвенели ее цепи.

— Пожалей меня!

— Молчи, рабыня, — приказал я.

— Да, хозяин, — прошептала она.

Я прижал ее губы к своим. Провел ладонью по ее телу и почувствовал, как оно послушно, неудержимо подалось мне навстречу. Дыхание ее стало тяжелым и глубоким. Я осторожно, как это умеет делать только понимающий в рабынях толк горианский мужчина, притронулся к ее груди. Соски постепенно отвердели и напряглись от приливающей к ним крови. Я легко коснулся их губами и, почувствовав дрожь, пробежавшую по податливому телу девушки, нежно поцеловал их.

— Из тебя получится отличная рабыня, — сказал я, — сильная и чувственная.

Она не ответила и резко отвернулась. До меня донеслись с трудом сдерживаемые рыдания.

Я снова пробежал ладонью по ее телу, с невыразимым удовольствием ощущая свою власть над ним, чувствуя себя ее хозяином.

Волной дрожи отвечающее на каждое мое прикосновение, это распростертое тело не принадлежало больше ни некогда гордой лесной разбойнице, ни униженно ищущей моего внимания рабыне, с ошейником, с клеймом на теле, — оно принадлежало только мне, ее истинному господину.

Я услышал, как заворочался Турнок, а за ним и остальные матросы.

Начинался новый день.

Кара уже разводила огонь.

Шира лежала рядом со мной; голова ее покоилась у меня на груди. Она все еще была в цепях.

— Тебе скоро вставать, — напомнил я. — Ты должна выполнять свои обязанности.

— Да, хозяин, — прошептала она.

Мягким жестом я отодвинул от себя ее лицо, коснувшееся моей щеки. Девушка покорно отодвинулась.

— Не моя вина в том, что я не такая красивая, как другие, — едва слышно произнесла она.

Я молчал.

— Не моя вина в том, что грудь у меня слишком маленькая, а лодыжки и запястья слишком полные, — продолжала Шира.

— Мне они нравятся, — успокоил я ее. Зазвенев цепями, она приподнялась на локте.

— Разве может такая девушка доставить удовольствие мужчине?

— Конечно, — ответил я, — и немалое.

— Но ведь я не красавица.

— Ты очень хорошенькая.

— Правда?

— Правда. Ты очень красивая женщина. — Я был абсолютно серьезен.

Она радостно рассмеялась.

Душой я не кривил. Она действительно красива. Я сжал ее в объятиях и снова легонько толкнул спиной на песок. Она не сводила с меня счастливых глаз.

— И как каждая по-настоящему красивая женщина, — наставительным тоном заявил я, — ты должна быть рабыней.

Шира рассмеялась.

— А я и есть рабыня. Твоя рабыня.

Она потянулась ко мне губами. Я поцеловал ее.

— Сегодня Римм идет в Лаурис, чтобы привести оттуда нескольких пага-рабынь для моих матросов. А ближе к полудню мы отправляемся в лес.

— Значит, пока что мой хозяин свободен? Я перевернулся на спину.

— Пока свободен.

— Если ты снимешь меня с цепи, я смогу вернуться к своим обязанностям.

— Тина и Кара сами управятся.

— Вот как? — удивилась Шира.

— Да, — заверил я ее.

— А я что буду делать? — поинтересовалась она.

— Турнок! — вместо ответа позвал я своего заместителя.

— Да, капитан! — отозвался он с наружной стороны нашего убежища, занавешенного брезентом.

— Принимай на себя команду над лагерем прямо сегодня, — сказал я.

Турнок издал короткий смешок, разбудив, вероятно, тех, кто не был еще на ногах.

— Хорошо, капитан! — ответил он. — Пищу вам подавать прямо сюда, в ваше убежище?